— Вотъ.
— Что это?
— Не купите ли?
Я внимательно осмотрѣлъ разложенныя богатства.
— Видите ли что… Я предпочитаю покупать спички неиспользованными, оптомъ, такъ… не менѣе цѣлой коробки сразу. Сахаръ я пріобрѣтаю по знакомству, не-обрызенный и, кромѣ того, стремлюсь, чтобы онъ былъ безъ желтыхъ пятенъ. Покупка тоже оптовая: два-три фунта… Билетъ этотъ болѣе полезенъ велосипедисту Терентію Иванову, чѣмъ мнѣ — не велосипедисту и не Терентію Иванову. И, наконецъ, салфетка носитъ на себѣ очень замѣтный свѣтлый знакъ изъ буквъ и орнамента: "Золотой Якорь". Ну, какой же я, посудите сами, Золотой Якорь?!
— Ничего вы не понимаете, — сурово оборвалъ меня посѣтитель. — Я чеховіанецъ.
— Ага… Ну, что, какъ у васъ на Кавказѣ… все спокойно?
— На кой дьяволъ намъ съ вами Кавказъ?! Я тамъ никогда и не былъ!
— Простите, но ваша фамилія..
— Это моя профессія!? Посудите сами: разъ есть пушкиніанцы — почему не быть чеховіанцамъ?
— Допустимъ. Ну? Что вамъ нужно?
— Купите у меня эти вещи для Чеховскаго музея. Замѣчательныя реликвіи. И недорого: пара спичекъ по 15 рублей — вмѣстѣ уступлю за 25, сахаръ; ну, это… я самъ на него смотрю сквозь пальцы. Три-пять рублей совершенно предовольно за этотъ увражикъ. Салфеточка — вещь диковинная. На ней, такъ сказать, отпѣчатлѣлись типично чеховскія черты. А велосипедный билетъ?.. о, это вы должны у меня съ руками оторвать.
Хорошо было бы оторвать ему руки даже безъ этого билета. Но, признаться, велосипедный билетъ меня заинтриговалъ.
— Что же это за билетъ?
— А вы на фамилію обратили вниманіе?
— Ну, да. Ивановъ.
— То-то и оно. Прообразъ знаменитой Чеховской драмы.
— Это что же… Чеховъ своего «Иванова» и писалъ съ этого… велосипедиста Терентія Иванова?
— Нѣтъ, но фамилія! Замѣчаете — фамилія? Одна и та же. Родственники Терентія разсказывали мнѣ, что геніальный писатель долго не могъ остановиться на какомъ-нибудь названіи своей пьесы, пока не познакомился съ Терентіемъ. Тутъ его и осѣнило! Взялъ и на звалъ: Ивановъ. Просто и мило. Этотъ билетъ былъ семейной реликвіей, пока нужда не заѣла семью Ивановыхъ. Тутъ-то я и подвернулся. Купилъ совсѣмъ за гроши: полтораста. Дайте нажить четвертной. Отдамъ за 175.
— Спички тоже относятся къ билету?
— Нѣтъ, спички особо. Однажды былъ сильный вѣтеръ. Могучія деревья гнулись, какъ тростинки; и вотъ Антонъ Чеховъ, желая закурить трубку…
— Полно вздоръ говорить. Чеховъ не курилъ ни только трубки, но даже папиросъ.
— Курилъ! Ей Богу, вѣрьте совѣсти — курилъ. Только онъ стѣснялся родныхъ. Нѣжная, деликатная натура — не хотѣлъ никого огорчать. Тончайшая организація… Впрочемъ, спички я могу уступить и за двѣ красненькихъ. Но очень хорошія спички.
— На что онѣ мнѣ, — усмѣхнулся я. — Если бы еще были необгорѣлыя…
— Варваръ! — хлопнулъ онъ меня салфеткой по плечу, кокетливо сощурясь. — Вандалъ! Спички, которыя держали Чеховскіе пальцы!.. Вотъ сахаръ я не навязываю — хотите берите, хотите — нѣтъ. Всего-то ему и цѣна — пять цѣлковыхъ.
— А въ лавкѣ берутъ 17 копеекъ за фунтъ.
— Нѣтъ!.. И это называется культурный человѣкъ! И это называется писатель! Редакторъ! Знаете ли вы, что однажды въ Москвѣ незабвенный творецъ "Романа съ контрабасомъ" пилъ кофе, и хозяйка наложила въ чашку столько сахару, что онъ усмѣхнулся своей ласковой немного задумчивой улыбкой и сказалъ: "Ого! Сахару слишкомъ много. Приторно!". Замѣтьте, какая чуткая организація, не выносящая ничего лишняго, ни какихъ преувеличеній: "Приторно!". Хотите, я вамъ запишу этотъ случай? Или сами запишите… Только не забудьте эти чудесныя, такъ рисующія Чехова, слова: "Ну, и навалили же вы сахару! Чуть сами туда не сѣли!". Какой истинно "чеховскій" сарказмъ, какая иронія. Каждое слово алмазъ. Вы только вслушайтесь въ эту разстановку словъ: "Ну, и напихали же вы сюда сладости! Какъ чашка не лопнетъ! Васъ только заставь богу молиться!.." Это чудесное словечко "моленіе" Берете?
— Что?
— Сахаръ.
— Ну его.
— Странно. Неужели и салфетка для васъ пустой звукъ? Видите, какая?
— Да. Грязная.
— Святая грязь! Однажды проникновенный творецъ "Лошадиной фамиліи" ѣлъ у себя въ Мелиховѣ кисель. И вдругъ ложкой какъ тяпнетъ по тарелкѣ!..
— Зачѣмъ? — изумился я.
— Это у него бывало. Задумается, a потомъ вдругъ разсмѣется своимъ мелодичнымъ смѣхомъ неизвѣстно чего, да ложкой по тарелкѣ — хлюпъ! Такъ и тутъ. Ну, кисель весь на бѣлыя брюки фонтаномъ. Покойный Тихоновъ присутствовалъ при этомъ — можете провѣрить. Что тутъ былъ за переполохъ — нельзя себѣ представить! Брюки-то восемь, a то и всѣ десять рублей стоили. Всѣ оцѣпенѣли прямо. А онъ, какъ ни въ чемъ, не бывало, схватилъ со стола салфетку, да и давай чистить брюки.