На этом хитроумный Пинняхата, увлекшийся собственным красноречием, и закончил свое повествование.
— Милая Падуматейнги, — заговорила тут Ятимоутта, намеренно обращаясь лишь к своей подруге, — мы должным образом подумаем, всё обсудим и решим, как нам устроить судьбу наших славных властителей — царевича и царевны, дабы их любовь никогда не пришла в упадок. Впредь у нас еще не однажды будет случай поболтать, посмеяться и пошутить, рассказать поучительную притчу и выслушать собеседника. Хорошенько поразмыслив, вновь постараемся убедить наших искусных противников в споре, показав им примеры, достойные подражания. Правда, от задуманного до желаемого и от желаемого до исполненного еще очень далеко. И разговорами делу не всегда поможешь! К тому же все женщины, как принято считать, в серьезных спорах не сильны. Хоть напомним, что обитательницы Рубиновых чертогов — и сама хозяйка, и ее рабыни — знакомы со святыми книгами, читали сочинения мудрейших и потому в словесных битвах небезоружны.
Подобно тому как у хитроумных законников, пронырливых судейских, которые не знают затруднений в спорах и беседах, а доводы свои приводят бесконечно, точно срывают желанные плоды с невиданного древа падета, на все готов ответ, так и у наших новых знакомцев речи искусны и умелы, в запасе всегда есть назидательные притчи, сказки или басни, истории с намеком, ловкое присловье. За словом в карман они не лезут. Где уж нам, неумелым и робким, возражать таким противникам?!
Недавно, когда, прибыв на берег озера Навада и стыдясь явиться перед золотым ликом благородного владыки, мы скромно стали поодаль, вдруг ни с того ни с сего нам начали грозить, стращали грубой силой. И так, увы, бывает часто! Нас слушать не хотят, а коли слушают, не понимают, почитая наши речи вздором... А ведь, когда на днях Йоханамейтта и Гандамала в почтительной беседе намекнули благородной нашей госпоже, она, хоть и была во власти любовного мечтания, все же при мысли о встрече с государем Эйндакоуммой сильно испугалась и устыдилась — вдруг как-то даже вся поникла. Теперь-то, верно, уже оправилась от сильного испуга...
Так сетовала Ятимоутта в своей речи к Падуматейнги. Но тут вмешался слушавший ее внимательно Пинняхата:
— О достойные феи, преданно исполняющие свой долг перед госпожой! Вы изволили столь лестно отозваться о моем скромном знании назидательных примеров из древних книг, сравнили даже с хитроумным законником... Однако в ваших взволнованных речах я уловил неодобрение: вот, дескать, все, как сказано у древних, «слова пустые, точно дерево без сердцевины, а льются безудержно, как талые воды...» Но долее не стану злоупотреблять вашим терпением. Я теперь уже понял, что своими поучительными рассказами любезные феи стараются убедить, будто спешить не стоит: пусть время тянется подольше — об этом все вы только и печетесь! Впрочем, сколько мы тут ни говорим, как рьяно ни спорим, к согласию все никак прийти не можем! Сейчас хочу лишь одного: из ваших уст услышать, как чувствует себя царевна и что она изволила сказать.
Отвечать дотошному Пинняхате решилась юная, но рассудительная Падуматейнги.
— О благородный Пинняхата, — начала она, — поведаю о том, что случилось в Рубиновых чертогах нашей милостивой госпожи. Но прежде надобно представить великолепие царевниных покоев. В Янтарном зале, где стены сделаны из разноцветного стекла, с резными украшениями в виде цветов и листьев из девяти драгоценнейших камней, искусно перевитых нитями прекрасных изумрудов с вкраплением невиданных алмазов, стоит роскошное царственное ложе. В основании его — гигантский рубин зотирата двенадцати пядей[74] в длину, четырех локтей в ширину, на этом редком рубине сидит, опираясь на все четыре лапы, мощный манутиха[75], а рядом с ним, у изголовья, где собирается взлететь причудливая нара[76], ловко вырезанная из клыков и кости, на переливчатом рубине матараган, над тем заветным местом, куда кладется царская подушка, выгнув шею, парит небесная птица Гаруда. Сама постель воздушна и мягка, как та небесная ткань, что носят наты, словно ковер из нежных и юных лепестков золотого лотоса: поверх плотной львиной шкуры положены подушки из пушистого войлока, а выше в сто слоев расстелен нежный желтый хлопок, доставленный из царства галоунов, — будто золотистокрылые мушки мириадами слетелись в густую шерсть горного яка. На ласковую гладь верхнего слоя, туда, где царственная щека касается подушки, стелют особую ткань — прозрачный и легкий шелк небесных натов — словно морская пена, многослойно вздымается он над изголовьем. Вот на таком-то невиданном ложе в Янтарном покое изволит почивать наша юная госпожа...
Лишь только сладкая дрема смежила ее веки, под бархатный полог, струящийся вниз от стеклянной крыши, нежданно-негаданно впорхнула откуда-то красивая бабочка, яркая и блестящая, словно выточенная из небесного золота тейнганей. Испуганно заметавшись под балдахином ложа царевны, она носилась с юга на север и с севера на юг; нежные ее крылышки мерно ударяли по воздуху с чуть слышным шорохом, а от стремительного полета вдруг поднялся едва заметный ветерок, подобный легкому дыханию ребенка. Ласковый зефир пробежал над ложем Велумьясвы, шевельнул и приподнял крохотный вымпел, так что он своим краем задел изумрудный цветок балдахина, — и вот на мгновение зыбкая тень упала на нежную кожу царевны; почувствовав холод, госпожа тотчас вскрикнула во сне. Дыхание зефира коснулось тонкой паутины едва заметных жилок на изумрудной коже — тут уж царевна пробудилась и стала жаловаться, что мы-де не закрыли резного оконца, богато украшенного гирляндами камней в целых пятьсот рядов. Вот ветер и проник, а с ним и холод!.. Тогда придворные девушки, няни и служанки засуетились; подозревая, что нежданный ветер не мог ворваться через окно, все уцепились за драгоценные подвески, чтобы не качались, и стали пристально следить за пологом. Тут и заметили злополучную бабочку.
«Ах, милостивая госпожа, единой, даже самой узкой щели нет в оконной нише, завешанной в пятьсот рядов драгоценными бусами. Мы и сами в толк не можем взять, как это под кров дворца, куда ни ветер не пробьется, ни пыль не пролетит, вдруг впорхнула бабочка. Что это значит — почему она проникла сквозь плотный балдахин? От взмаха ее крыльев и поднялся тот легкий ветерок, несущий холод!» — так донесли царевне верные служанки во главе с Забутоундари.
У нашей юной повелительницы вдруг возникло неотступное желание самой взглянуть на бабочку. «Поймайте мне ее немедленно!» — повелела тут она.
Заюятана, Дигакета и другие девушки схватились за концы дорогого полотенца с золотою бахромой и принялись ловить непрошеную гостью с криком и гамом; но хоть они и суетились, махали веерами перед балдахином, все же бабочка успела сделать над царевной четыре или пять кругов, и от дуновения зефира, вновь возникшего при взмахе легких крыльев, расшитая изумрудными соцветиями тонкая рубашка с узким рукавом цвета багряных облаков вдруг распахнулась, и — о ужас! — расторопная бабочка стремглав метнулась вниз, проскользнула по складкам одеяния и села на нежный островок среди вздымающихся волн шелка; устроившись на грудь царевны, она уже далее лететь не собиралась.
«Ах, как красиво! — прошептала тут няня Ганатири, но мигом спохватилась: — Ох, прости меня, любезная госпожа!»
И, протянув руку, она уже хотела поймать бабочку, да успела лишь слегка коснуться крыльев. Испуганная бабочка тотчас взлетела и, плавно кружась, стала подыматься все выше, пока не достигла золоченых сводов дворцовой крыши, — и там вдруг пропала.
«Я хочу эту бабочку, дай же ее мне поскорее, матушка Ганатири!» — Нежный голосок ее высочества стал вдруг резок и требователен, детский каприз был усилен желанием. «Да ведь я только тронула ее...» — начала шепотом оправдываться огорченная Ганатири.
74
76