Вот и выходит, что юная Уяни желала своей владычице лишь блага и советовала ей от чистого сердца, да поплатилась за искренние речи, так как госпожа была задета за живое и рассердилась, в гордости своей не зная меры. Потому и говорится: в гневе господин — виноват подданный. Ох, любезная моя царевна, надобно об этом хорошенько помнить и поступать осмотрительно. От слепящих лучей яркого солнца можно спастись, укрывшись за пологом, а от царственного гнева повелителя спасения нет. Столь он пагубен и опасен, что уж лучше поостеречься! Вот почему и не смею до конца поведать о моем деле!
На этом Ятимоутта прервала свою речь.
— Вот уж это мне странно, — обиженным голосом проговорила царевна, — все вы печетесь о моей пользе, ходите за мной со дня моего рождения, служите верно и преданно, никогда я вас ничем не попрекала... Что бы вы ни подумали, что бы ни сказали — разве в силах я причинить вам зло? Если дело полезное, а речи достойные — зачем же отмалчиваться? Говорите, что надобно!
Притворно надулась царевна Велумьясва, но, по-детски наивная, не смогла она сдержать любопытства и поспешила дать милостивое согласие: кокетливо лепеча, она тут же повелела Ятимоутте продолжить свой рассказ, и та наконец, будто решившись, хоть и делая вид, что трепещет от страха, полная почтительной преданности и искреннего благоволения, осмелилась слегка намекнуть о главном, осторожно приоткрыть завесу над сокровенной тайной, дабы настроить юную владычицу на нужный лад. Обдуманно и ловко подбирая выражения, сметливая Ятимоутта поедала царевне обо всем, что с ней произошло, придав событиям особый смысл и присовокупив подробности божественного свойства, на вымысел не поскупившись.
— Вчера, лишь только рассвело, мы с Падуматейнги, получив высочайшее разрешение, отлучились из дворца. Выйдя за дворцовую ограду, вблизи уединенной Обители Отдохновения ната Садутакхи мыли волосы и приводили себя в порядок. Там задержались, и вот пришлось нам быть свидетелями... В общем, оказалось, что благородный царевич, властелин небесного оружия, который соизволил поселиться во Дворце Слоновой Кости на берегу заповедного озера Навада, задумал переслать вашему высочеству божественный подарок — дивный цветок небесного растения атавати, что на земле зовется «страстоцветом». Для этого призвал он двух небесных натов, брата и сестру с Медной горы, и, приказав: «Сорвите дивный страстоцвет в дар прекрасной владычице Рубинового дворца!» — отправил обоих в царство небожителей. Узнав о поручении от прибывших натов, властитель неба Тиджамин, могучий Эйнда, воскликнул: «Коли этого желает мой любимый сын, то пусть они возьмут небесный дар!» Тогда уж нат — хранитель той заповедной горы, на которой произрастает атавати, без промедления сорвал и принес божественный цветок любви, пожалованный Тиджамином. Видя это, прекрасная фея, дочь одного из правителей страны Садумахарей[82], вдруг полюбопытствовала: «В какое царство, в чей дворец доставят этот благодатный цветок?» — «Властелин небесного оружия, могущественный и прекрасный, желает поднести его в подарок благородной царевне из Рубинового дворца, стоящего на вершине Горы Ароматов. Для того сей страстоцвет и сорван!» — ответил усердный нат-хранитель.
«О, тогда я знаю, это царевич Эйндакоумма из страны Яммании изволит посылать свой дар любви и сердца Велумьясве, прекрасной хозяйке Рубиновых чертогов! Не так ли?» — «Точно так, это дар любви в надежде на благосклонность!» — был ответ. «Передайте же благородному отпрыску всемогущего властелина небесных натов это послание на золотой пластине!» — сказала фея из селений Садумахарей, и на тонком листе драгоценного золота забурей она начертала слова:
«Дивный цветок атавати, который ты замыслил послать в знак любви той, что обитает на Горе Ароматов, я у себя оставляю. Если сочтешь это дерзким и, распалясь от злобы, явишься за цветком в царские чертоги страны Садумахарей, то в благодарность придется тебе, не зная снисхождения, усердно обтирать своими волосами золотые стопы Тиджамина!»
Вручив золотую пластину натам-посланцам, вздорная фея отправила их на берег озера Навада.
Явившись пред светлые очи царевича Эйндакоуммы, наты послушно исполнили порученное: сообщив о письме, они признались, что цветка не принесли. «Как вы посмели, повинуясь женскому капризу, оставить дивный атавати, предназначенный в дар прекраснейшей из дев?» — В великом гневе царевич расколол на куски золотую пластину со злополучным посланием и разбросал их вокруг, а натов повелел наказать.
Верные слуги царевича схватили несчастных гонцов и, не ведая жалости, исполосовали им спины до крови и мяса, так что жутко было смотреть. Не в силах вынести муку и боль, брат и сестра, вырвавшись из рук истязателей, бежали прочь, и вот примчались искать спасения в обитель мудрого Садутакхи. Следом за ними явились воины царевича, а во главе их был преданный сподвижник Эйндакоуммы, круглолицый Пинняхата, с которым мы встречались прежде, когда на днях вручали дар нашей госпожи — цветы благовонной мьиззутаки. Тут мы и спросили Пинняхату о причине погони. Он же сказал: «Нужно примерно наказать дурных и безмозглых натов. От заслуженной кары им нет спасения! Раз был дан высочайший приказ — поймаем и воздадим по заслугам!»
Несчастные беглецы с окровавленными и вздувшимися спинами заплакали и стали молить о пощаде. Став на колени, взывали они к нам, моля о защите. Без сострадания на них невозможно было смотреть: жалкое зрелище — избитые наты.
«Пощадите же их, о достойнейший из подданных!» — обратились мы смиренно к жестокому мучителю. «Если сможете доложить обо всем вашей благородной госпоже и станете молить о снисхождении, распластавшись у ее ног, так, чтобы, вняв мольбам, царевна благосклонно простила столь опасных преступников, — вот тогда им будет воля!» — ответил неумолимый Пинняхата.
Жалостью переполнились наши сердца, когда смотрели мы, как сочилась кровь по нежной коже брата и сестры; не могли мы вынести вида этой пытки, взяли грех на душу и крикнули злодею: «Остановись!»
Однако, явившись к вашему высочеству, не посмели открыть всю правду. А уж раз пришлось нам таиться, то поневоле уклонились мы от прямого ответа, так и попали, будто в тиски: куда ни двинься — всюду жмет!.. А уж то, о чем велел сказать Пинняхата, и вспомнить-то боялись. Расстроившись, и вовсе голову потеряли!
Так описывала волнующие события красноречивая Ятимоутта, втайне надеясь добиться хитростью от царевны благоприятного решения.
А юная Велумьясва, в томной неге раскинувшись на царском ложе, как будто пребывала в легкой дреме — рассеянная улыбка лишь временами скользила по ее прелестному и нежному лицу. Но вот, чуть приподнявшись на мягкой подушке, слегка опираясь на тонкую, почти бесплотную царственную ручку и обратив затуманенный дремотой взор к своим подданным, тихим, утомленным голосом проговорила:
— Неужели вы, бедные мои подруги, так старались, хлопотали — и все из-за меня? Как вам не надоест твердить все об одном? Оставьте же наконец ваши шутки. Об этом более ни слова!.. Недавно, когда срывала я ароматные цветы мьиззутаки, обожгло меня солнечным лучом — в благодарность за душистое снадобье, столь удачно исцелившее меня, послала я в подарок драгоценные цветы. А вы все как будто только этого и ждали: тотчас же принялись за наставления, судили да рядили, и так и этак восхваляли царевича — намеки, предсказания, вразумительные притчи, чего я только не наслушалась от вас! И Падуматейнги, и ты, Ятимоутта, не обо мне вы печетесь, обе радеете о благе того царевича, который поселился во Дворце Слоновой Кости на берегу озера Навада! Да только попусту стараетесь!.. Ну, разве это не чудовищно — столь преданно служить чужому господину?
82