Однако на это уже никто из придворных ответа дать не смог. И тогда, жаждая узнать неведомое, Эйяпатха отобрал из своего несметного войска восемьдесят тысяч самых могучих воинов-нагов и в один прекрасный день отбыл вверх по течению Ямуны, покинув своих жен-цариц и многочисленных наложниц. Стремительно проплыв к верховью, любознательный Эйяпатха обнаружил, что все пять великих рек изливаются из Звериной горы. Здесь было их начало. В самой горе открывалась большая пещера: незримые воды текли в глубине по каменному ложу целых пятьдесят юзан, затем взмывали к небу сильной струей на высоту в шестьдесят юзан, а с небосвода низвергался мощный каскад в три гавоу[55] шириною и с силой бил в межгорье. В крутой скале властитель нагов заметил четыре отверстия — словно четыре зева диких животных: коня, быка, слона и льва; из них хлестали бурные потоки и мчались вниз, вливаясь в семь обширных озер. Оглядев их все, царь Эйяпатха увидел самое большое с двенадцатью изгибами, то было знаменитое Навада.
Над гладью холодных озер, точно гигантские вороньи клювы, причудливо нависали пять великих гор. Пожелав взглянуть и на них, неутомимый Эйяпатха вместе со своим отрядом в восемьдесят тысяч нагов стремительно пустился вверх по склонам. Взбираясь на вершину Горы Ароматов, Эйяпатха задержался на широком камне, ожидая, пока подтянутся и соберутся вместе его воины. Внезапно он заметил, что на самой вершине блестит в сиянии золота и драгоценных каменьев невиданный великолепный град с пятью сотнями дворцовых палат, окруженных семью крепостными стенами.
— Чьи это чертоги? Какой здесь царствует небесный государь? — спросил своих придворных Эйяпатха. Все восемьдесят тысяч нагов с восхищением переспрашивали друг у друга, но, увы, ответа никто не знал...
Пока пришельцы-наги дивились на чудесный град, прекрасная царевна Велумьясва соскучилась в своих покоях и пожелала перейти в стеклянный зал, пролепетав:
— Хочу развлечься и нарвать цветущей мьиззутаки!
Тотчас же одиннадцатитысячная свита прислужниц и подруг царевны захлопотала: весь пол дворца немедленно устлали белым мягким бархатом в целых сто слоев, и юная царевна, поддерживаемая няньками и мамками, в окружении послушных фей торжественно проследовала в хрупкие прозрачные покои. Все это видели царь нагов Эйяпатха и его восьмидесятитысячное войско.
Пятьсот золотых чертогов под многоярусным шатром, усеянным рубинами, сверкали и переливались при ярком свете дня; все галереи, залы и комнаты были полны прелестных фей — подруг и прислужниц Велумьясвы: сияя небесной красотою, не ведая пороков женской внешности — не слишком белокожие, но и не чересчур смуглые, не очень полные, но и не совсем худые, не низкорослые, но и не чрезмерно высокие, юные и нежные, они сновали и суетились, торопясь исполнить любое желание госпожи.
А сама царевна была так ослепительно прекрасна, что не нашлось бы ей соперниц ни в одном из небесных селений: золотой лик ее был чист и ясен, точно лунный диск в прозрачном кружеве облаков в ночь полнолуния месяца тазаунмоун[56] — блики света легко меняли золотисто-желтые оттенки; все ее нежное, податливое, словно воск, и почти бесплотное тело излучало сияние — блеск золота сливался с зеленоватым светом изумруда, — ну, как не вспомнить, глядя на красавицу царевну, бесценные сокровища Тиджамина! Никто не совладал бы со своими чувствами при виде божественной Велумьясвы! И вряд ли кто-нибудь сумел бы достойно описать ее неземную красу — лишь пристально смотрел бы, не отрываясь и не смея даже моргать, дабы ни на миг не упустить райского видения. Так случилось с восьмидесятитысячным войском нагов, так случилось и с самим царем Ямуны Эйяпатхой: не в силах отвести глаз от восхитительной Велумьясвы, все они затаив дыхание, как зачарованные, лишь поворачивали головы то на север, то на юг, следя за юной девой.
А тем временем Велумьясва вооружилась сапфировым трезубцем на золотом черенке с отделкою из девяти драгоценных камней и, остановившись подле цветущей мьиззутаки, протянула свою нежную ручку к пышно распустившемуся цветку; ловко зацепив трезубцем за стебелек, она легонько потянула к себе и тут же, играючи, сорвала. Внезапно налетевший ветерок слегка коснулся одеяния царевны, чуть откинул край воротника и тронул бриллианты на груди; узкие рукава изящной кофты незаметно смялись, точно изумрудные тычинки цветочного бутона под тяжестью капель росы, прозрачные покровы разомкнулись, и два бесценных дара юной девы — не более созревшего лимона — вдруг открылись и обрели свободу: будто в зигзагах молний соперничали меж собою две звезды, столь яркие, что даже издали слепили; их сиянием были озарены заоблачные выси небесного пространства, и даже на землю, к людям, струился дивный свет; при вспышках молний на далеком небосводе пылали две негаснущие свечи — под нежным ветром пламя волновалось, танцевало, — и не было конца этому возбуждающему танцу соблазна!
Нечаянные свидетели чудного зрелища, царь нагов и его преданные воины, словно завороженные, смотрели вверх. На смену прежним видениям являлись новые, все смешалось и поплыло перед разгоряченными взорами, от неистовой страсти забились сердца, перехватило дыхание, и вот уже все они были готовы ринуться вперед очертя голову, точно подгоняемые ураганом... На миг опомнившись, министры Эйяпатхи решили обратиться к государю; не видя его, стали звать, но тот не откликался. Смятение овладело всеми, сверкающее молниями небо, казалось, предвещало недоброе...
Тут поднялся невообразимый шум, и началось столпотворение. Огромное войско нагов смешалось: министры, военачальники и простые воины кинулись вниз по склону горы. Не разбирая дороги, все мчались прочь, подстегиваемые страхом, их лица были искажены — у одного от ужаса вываливался изо рта язык, у другого текла и пенилась слюна; теснясь и натыкаясь друг на друга, катились они под откос, не понимая, что вокруг них, как говорится, «не ведая, где горы, а где лес!». Уж многие лишились сознания, их тела валялись на пути у несущихся, а те, не замечая, стремились вниз, налетая на колючие ветки, ударяясь о пни и коряги, попадая в глубокие ямы и вмятины от копыт буйволов; от бесчисленных ударов, порезов, уколов сочилась кровь, стекала на кусты, траву и камни, но обезумевшие наги по-прежнему мчались в бездну...
Царь Эйяпатха, потеряв из виду свое войско, в одиночестве блуждал по лесным дебрям и наконец в полном изнеможении рухнул у подножия какого-то холма. Не в силах бороться с усталостью, он тут же уснул...
В это самое время царь галоунов Хурамбала с пятью сотнями приближенных явился на вершину горы Вебула к прославленному магу и аскету Вейззамее, который соблаговолил открыть тайны своей науки. И тут Хурамбала заметил, что под холмом, свернувшись в клубок, измученный и жалкий, лежит властитель нагов Эйяпатха. Повелев своей свите оставаться на горе Вебула, царь-галоун немедля ринулся на спящего Эйяпатху, схватил его и на мощных крыльях взмыл в небеса; там он стал кружить, то падая, то вновь взлетая, играя и резвясь, а втайне надеясь истомить и до конца обессилить усталого противника. Ведя свою жестокую игру с полубесчувственным Эйяпатхой, царь галоунов случайно подлетел к священной роще Тирихема в трех юзанах на север от славного града Яммании, где в золотом дворце на берегу озера Титудака пребывал властелин небесного оружия царевич Эйндакоумма, явившийся сюда с миллионной армией и тысячью сверстников-приближенных. И вот царевич Эйндакоумма вдруг приметил, как гибкий змеиный хвост опустился откуда-то с небес и крепко-накрепко опутал ствол старого дерева поуннье[57], которое своим прекрасным ароматом питало рощу Тирихема. А потом невидимая сила вырвала благоухающее дерево с корнем и подняла вверх на змеином хвосте, как на веревке.
— Кто это смеет портить деревья в моей любимой роще?! — вскричал тут в гневе царевич Эйндакоумма и, не долго думая, метнул в небо волшебное копье Тиджамина. Точный удар раздробил могучее крыло царя птиц, и с оглушительным треском оно сломалось пополам, вниз полилась кровь, и галоун камнем рухнул на землю вместе с нагом в когтях.
Не ожидая пощады и не смея молить о прощении, тяжелораненый галоун молча страдал. Видя муки птицы и глядя, как сочится ярко-алая кровь, юный царевич, постигший смысл четырех истин мира и давший клятву неуклонно им следовать, проникся сочувствием к Хурамбале — тотчас же течение царственной крови галоуна прекратилось. Произнеся магическое заклинание, которое ему открыла фея Тураттати, Эйндакоумма брызнул чистой водой на раненую птицу — мгновенно царь галоунов воспрянул духом, опасная рана затянулась, крыло срослось, и силы жизни тут же вернулись в мощное тело правителя пернатых.
56
57