По скамейке, на которой я сижу, бегают черные муравьи, что-то таскают… Проходят блаженные минуты, а я все сижу и сижу, ни о чем не думая: наслаждаюсь природой.
Из такого состояния меня вывел негромкий разговор. Я всмотрелся и узнал знакомые фигуры. В конце сада у небольшой раскидистой яблоньки стоял на коленях Рудик. В его правой руке ветка яблони. Над ним — во весь рост — Гера.
«Что за церемония?» — мелькнуло у меня в голове. Оставаясь наблюдателем, я услышал:
— Клянись и торжественно обещай, — сказал Гера.
— Клянусь и торжественно обещаю!
— Теперь повторяй за мной: я, ученик средней школы № 38, юннат и пионер Рудольф Куклин, получая великое доверие моего старшего собрата по юннатскому кружку комсомольца Георгия Степанова, клянусь свято выполнять наказ: хранить и множить красоту пришкольно-опытного участка…
Рудик дрожащим от волнения голосом повторял все слово в слово.
— …Добиваться высоких урожаев, выводить новые сорта, следуя по стопам великого Мичурина. Не пожалею для этого сил, терпения и времени…
После этих слов Рудик стал целовать листья и ветки яблоньки.
Потом Гера поднял его на ноги, и они обнялись.
Гера отцепил свой комсомольский значок и передал его Рудику.
Трепетными руками Рудик принял его, поцеловал и прицепил себе на грудь, а свой пионерский значок передал Гере. Гера тоже его поцеловал и прицепил себе. Закончился ритуал тем, что Гера сорвал с яблоньки два яблока, одно передал Рудику и сказал:
— Скрепим клятву! Откусим по половине и обменяемся.
Хрустя яблоком, Гера продолжал говорить торжественно:
— Пусть слышат нас яблоньки, груши, сливы, вишни, цветы… Все, все. растения. Пусть они будут свидетелями, что я передаю их тебе! Береги их и ухаживай за ними, как берег и любил их я…
Мне кажется, я видел на глазах Геры слезы.
Он обвел рукой растения и сказал дрогнувшим голосом:
— Я буду навещать вас. Помните это и ждите меня…
У меня самого на глаза навернулись слезы. Изумительна любовь Геры к природе! И все лучшее здесь, в нашем саду, связано с ним. На протяжении всех этих лет он был моей правой рукой… И вот сейчас он уезжает от нас. Еще весной он приходил ко мне домой — советовался о поступлении в сельскохозяйственный техникум. Я отговаривал его тогда, доказывая, что лучше продолжать учебу в школе, а затем поступить в институт.
Мне не хотелось его отпускать от себя не только потому, что я очень привязался к нему, но для его же пользы. Характер его еще не сформировался, мало было у него выдержки, был он вспыльчив… Мне не удалось его уговорить. Да, пожалуй, у него и не было другой возможности: отец его погиб на фронте, больная мать была не в силах уже тянуть взрослого сына… И вот подошло время уезжать.
Мне стало очень грустно… А вместе с тем я думал: как это хорошо и трогательно, что Гера сумел разглядеть в Рудике своего верного заместителя…
Когда мальчики подошли ко мне и поздоровались, я ответил деланно-небрежно, чтобы они не поняли, что я видел их клятву, и продолжал рассматривать муравьев.
Оба присели на лавочку и тоже стали наблюдать за муравьями… После долгого молчания Рудик сказал печально:
— Вот и уезжает наш агроном…
— Ну что ты, Рудик, — стараясь казаться веселым, бодро сказал Гера. — Я на каждые каникулы буду приезжать к вам. А ты мне будешь писать подробные письма о всех делах.
Рудик вяло улыбнулся в ответ.
— Хватит хандрить, — сказал Гера. — Тоже мне «рыцарь печального образа». Смотри, рожь поспела! Пойдем-ка лучше, я тебя научу жать. Яков Дмитриевич, можно?
— Можно.
Они ушли, а я все сижу. Передо мной, как кинокадры, мелькают эти годы: «научный» спор, педсовет, организация юннатского кружка, все наши трудности, приключения, успехи…
Вечером юннаты собрались на пристань провожать Геру. Вот и третий гудок парохода. Мы вручили Гере большой букет роз и портфель, купленный в складчину.
Гриша прицепил своему другу авторучку. Что-то незаметно сунул ему в карман и Рудик.
Матросы убрали трап. Пароход, хлопая по воде плицами, медленно пятился от причала. Мы махали Гере руками и скандировали: