Не чувствовала этого Рая, не чувствовал этого и соперник Ромы — Олесь, который уже облучал в лаборатории зерно.
Олесь усердно работал. Одна за другой, вокруг стенки, вдоль нее выстроились чувалы с зерном. Зерно из чувалов высыпалось на большой стол перед генератором. Золотой поток зерна покрывал деревянный стол. Сытое тяжелое зерно шуршало, рассыпаясь — и блестело странным светом под загадочным лучом генератора. Недолго длился сеанс просвечивания, всего тридцать секунд. Через тридцать секунд сильные руки рабочих снова ссыпали облученное зерно в чувалы. Оно было уже заметно теплым; казалось, оно словно набухало, увеличивалось, словно просыпалось ото сна, и теперь уже вполне было готово к посеву.
Сколько раз брал в руки Олесь облученное зерно, пересыпал его с ладони на ладонь — и каждый раз ему казалось, что в его руках словно вибрирует скрытая под твердой оболочкой, но буйная жизнь. Зерно было теплое, от него слышался острый сладкий запах, и его невольно хотелось немедленно положить в землю, старательно укрыть мягким влажным черным одеялом рыхлого чернозема, чтобы поскорее увидеть эти бледно-зеленые ростки, острые кончики листьев долгожданного растения…
А, может, все это чувствовал Олесь лишь потому, что любил он бескрайнюю землю и все то, что от земли шло?.. Ведь не зря и профессию избрал он себе — агроном…
Так или иначе, Олесь работал с наслаждением. Полной грудью дышал он острыми сладкими ароматами горячего зерна, смешанными с не менее острым запахом озона, которым насыщен был воздух лаборатории. Чувал за чувалом проходил, рассыпаясь и вновь наполняясь, мимо генератора. Время шло совсем незаметно.
Вот в лабораторию заглянул Даниил Яковлевич, посмотрел на Олеся, на рабочих, на чувалы, потянул ноздрями воздух, покрутил головой:
— Вот и я понимаю, идет работа… да, да, будет дело… — И исчез.
Вот зашел Мистер Питерс с Ромой. Мистер Питерс посмотрел на генератор, проверил приборы, записал себе, что показывали измерительные аппараты, и тоже ушел. Заглянула Рая — но Олесь не обратил на это внимания. Он решил работать с зерном, не тратя времени ни минутки. Внимание Олеся привлек к себе только Андрей Антонович, который пришел в лабораторию совсем поздно ночью, когда Олесь уже отпускал рабочих.
Андрей Антонович внимательно проследил за тем, как выходили рабочие, и, очевидно, собирался что-то сказать Олесю. Однако, Олесь не склонен был к праздным разговорам. Он решил работать дальше сам, без помощи рабочих.
Андрей Антонович посмотрел, посмотрел, потом вздохнул, потер свою лысину рукой и отошел в сторону.
Именно и это заметил Олесь.
— Что такое, Андрей Антонович? Хотите что-то сказать? Так говорите, потому что я не могу оторваться от работы.
Андрей Антонович недовольно покачал головой:
— Так и будешь работать? А отдыхать когда?
— Нет времени, Андрею Антоновичу. Зерно не ждет, посевная вот-вот. А что вам надо-то от меня?
— Да нет, где там надо, когда ты как бешеный крутишься. Пойду я…
— А, может, скажете, Андрей Антонович?..
— Нет, не скажу. Бывай.
И Андрей Антонович ушел из лаборатории, — очевидно, чем-то очень недовольный. Однако, Олесю не было времени размышлять о причинах, которые заставили его интересоваться генератором; Олесь работал.
И лишь около полуночи Олесь почувствовал, как он устал. Руки были словно не его, тягуче ныли плечи. А впрочем, это не смущало Олеся. Он увидел, как разогрелся медный провод у главной генераторной лампы. Это был тот самый провод, который когда-то уже расплавил Рома.
Стержень сиял, раскаленный добела. Быстрым движением Олесь выключил генератор. Лампы погасли. Исчезло привычное шипение, в лаборатории стало удивительно тихо: ведь уши Олеся привыкли к этому шипению, и тишина показалась звенящей. Провод медленно остывал. Вот он стал вновь темный. Олесь с облегчением вздохнул: беда прошла стороной, не задев его. Что было бы, если бы Олесь испортил генератор сейчас, во время напряженной работы?
Еще раз Олесь осмотрел обеспокоенным взглядом генератор. Казалось, все было в порядке. Однако, Олесь все-таки решил дать генератору еще немного передохнуть.
«Да и сам я отдохну минут с десять», — подумал Олесь. Он сел у стола, отодвинув в сторону облученное зерно, положил на стол руки и склонил на них голову. Ах, как он устал!.. Голова лежала на руках, как свинцовая; глаза закрылись, и жаль было пытаться их раскрыть, потому что они словно склеились.