— Нет, и не мое это дело.
Потапыч хитро прищурил левый глаз:
— А моя старая такие вареники готовит, то-то-то… И ждет тебя, ей-право…
— Нет… черт побери.
Однако, Потапыч заметил определенное изменение интонации.
— Она, слышь, Антонович, говорит, и водки немного припасла…
Андрей Антонович мечтательно прикрыл глаза; м-да, дело серьезное, ничего не скажешь. Рюмочка водки под вареники — это такое обстоятельство, которое многое может перевесить…
Беседа продолжалась, поэтому, не очень долго. Андрей Антонович, все еще не соглашаясь и изображая стойкую непреклонность, заметил:
— Не знаю, что с тобой и делать… Разве что, пойдем, посмотрим. Там увидим…
Вот, вследствие чего, ровно в пять часов этого дня Андрей Антонович и сторож Потапыч шли рядышком, о чем-то таинственно шепчась. Они шли к лаборатории. Именно тогда увидел их Рома, который спешил куда-то по своим делам. Рукав его пиджака был залит молоком, глаза уставшие.
— Татьяну Гавриловну не видели, Андрей Антонович? — спросил он на ходу.
— Нет. А вы разве сейчас не работаете там, в лаборатории? Прибраться бы надо, — отозвался Андрей Антонович.
— Да нет, где там работать… Можете прибраться, — ответил Рома уже издали.
Андрей Антонович повернулся к Потапычу:
— И что мне с тобой делать? Слышишь, не работают они…
Но Потапыч даже обрадовался этому сообщению:
— Да идем уже, идем…
Казалось, он аж дрожал от ожидания. А Рома уже мчался дальше. Татьяны Гавриловны не было нигде. Вместо нее Рома увидел впереди себя Раю, что шла куда-то с книжкой. Он догнал ее:
— Как дела, Рая? Как чувствуете себя? А я замотался с этими коровами.
— А, это вы, Рома? — Рая подняла глаза на Рому — и сразу громко рассмеялась:
— Кто это вас так обработал, Рома?..
Она смеялась громко и весело, глядя на Рому. Тот растерялся. Он осмотрел себя, свой костюм и неуверенно пояснил:
— Да я же говорю, что очень замотался… вот и… облился молоком… бидон переносил.
— Нет, я не о том, не о том… — Рая еле сдержала смех. — Где это вы так лицо себе покрасили?
Рома схватился руками за щеку:
— Разве измазался?
— Ой, опять не то. Смотрите, одна половина лица загорелая, аж коричневая. А вторая белая-белая… ой, я не могу, ой!..
Рома вспомнил. Так, он до сих пор не успел облучить вторую половину лица. Совсем забыл. И удивительно — никто в сегодняшней суматохе не замечал этого, кроме одного Олеся. Надо же так, чтобы попасться с разноцветным лицом на глаза Раи — и чтобы она это заметила… Вот ведь не везет!
— Раечка, это я тогда… ну, вот, когда вы облучались, тогда же и я… только не успел, чертовы крысы помешали, — лепетал Рома, — я сейчас же доделаю… вот, отыщу Татьяну Гавриловну, и побегу в лабораторию…
Но Рая не слушала, ее душил смех. Она взглянула еще раз на сконфуженное разноцветное лицо Ромы, рассмеялась еще больше, беспомощно махнула рукой и ушла. Плечи ее вздрагивали от смеха.
Рома смотрел ей вслед и терзался. Ну зачем он тогда начал это? Почему не закончил, начав? Окончательно скомпрометировал себя в глазах золотоволосой Раи… Было, поднял свои акции, спасая Раю от крыс, — ведь она была так благодарна, такая ласкова! — а теперь, вот, снова все потеряно… Нет! Дальше так продолжаться не может. Вот сейчас он отыщет Татьяну Гавриловну, скажет ей, что ему срочно надо — и помчится в лабораторию. Быстрее, быстрее…
И, прикрывая рукой белую сторону лица, Рома помчался дальше, имея своей окончательной целью лабораторию и генератор.
Так развивались события, пока Мистер Питерс с Анной устраивались в одной из комнат клуба. Они выбрали комнату в стороне от зала. Здесь стоял приемник и отсюда вечерами техник транслировал в зал радиомузыку. Мистер Питерс поставил телевизор на стол:
— Вот, сейчас увидите все, Анна. Сейчас я включу его — и увидите. И поймете. Садитесь пока. И смотрите внимательно.
Последний призыв был, безусловно, необязательным, потому что Анна, крайне заинтересованная, и без того не отводила взгляда от нового аппарата. Он напоминал радиоприемник: лампы, катушки, сложные и запутанные соединения проводов, ручки настройки. А поперек всего аппарата лежала длинная стеклянная груша, нечто вроде стеклянного конуса, направленного широкой частью к наблюдателю. Дно груши было непрозрачное, на него был нанесен слой какой-то сверкающей краски.
Мистер Питерс, налаживая прибор, показал Анне на дно конуса.
— Вот сюда смотрите, Анна. Это — усовершенствованная трубка Брауна. Именно здесь, на дне этой трубки, этой груши, — мы и будем видеть все, что происходит в лаборатории.