Однако нравится или не нравится Деду разговор, который комиссар ведет с кем-нибудь, он ни в каком случае не будет вмешиваться — постоит в сторонке, глядя себе в бородку, и пойдет по своим делам. Тем более, в данном случае. Дед сам не знает, что делать с этими людьми. Все просятся в отряд, и по-человечески надо бы взять всех, а то придут немцы и снова перехватают их, и снова им придется ждать в тюрьме своей очереди, когда повезут на машинах в яр и заставят рыть себе могилы. Надо бы взять, но нет у Деда доверия к этим людям, и не может его быть, раз они по своей воле остались в оккупированном немцами городе. Поди докопайся, почему они остались, что у них было на уме. Нет, пусть уж комиссар докапывается, его это дело, чтобы и бдительность проявить, и в то же время чуткость к человеку, только очень он что-то деликатничает.
— Пойдем, — сказал он Васюхе.
Выйдя из зала, Дед пошел в свой бывший председательский кабинет. Васюха, работавший у него до войны по секретной части и с тех пор хранивший на своем багровом лице суровый и замкнутый вид, проследовал за ним в кабинет.
В кабинете, где еще вчера сидел немецкий комендант, над столом висел портрет Гитлера. Дед, заложив руки за спину, с минуту постоял, глядя на него, потом быстро подошел к портрету, стянул его со стены, вырвал из рамки, рамку кинул в угол, а портрет бросил на кресло, сел на него, подскочил и снова сел поплотнее.
— Так вот, — сказал он удовлетворенно, многозначительно глянул на Васюху и велел ему подежурить в приемной, пока он тут посидит… на Гитлере.
Васюха вышел и вскоре вернулся. Дед сидел уже в очках и разбирал ворох бумаг, извлеченных им из ящиков стола немецкого коменданта.
— Ну чего тебе? — спросил он недовольно.
— Иван Иванович прискакал с заставы, говорит, что тикать надо из города — танки идут, — доложил невозмутимый Васюха.
— Давай его сюда, — сказал Дед, продолжая перебирать и разглядывать немецкие бумаги.
В кабинет вошел связной — белобрысый паренек лет четырнадцати в старой, видавшей виды буденовке, с припухшим синяком под глазом.
Иван Иванович появился в отряде недавно и при обстоятельствах, которые чрезвычайно способствовали быстрому приобретению им широкой популярности среди партизан. Дело в том, что он прибыл, и не как-нибудь просто, а «зайцем», на борту первого самолета, прилетевшего в отряд с Большой земли, вскоре после того как Деду удалось установить радиосвязь с Москвой.
Партизаны, при свете костров разгружавшие приземлившийся на лесной поляне «Дуглас», нашли его между ящиками с боеприпасами и взрывчаткой — в глубокой щели, куда он, пробравшись ночью на аэродром, забился тайком от экипажа.
Вытащенный на свет из тьмы, он был представлен самому Деду:
— Вот ще який-то заяц прилетел до нас. Шо с ним робить прикажете, товарищ командир?
— Кто такой? Откуда взялся? Что за специалист? — допрашивал его Дед, придававший слову «специалист» какой-то свой особый смысл.
«Заяц» бойко отрапортовал:
— Круглый сирота. Ни мамки, ни батьки отроду не видел, настоящего имени своего не знаю, а зовут меня Иван Иванычем, воспитывался в воинских частях, по специальности барабанщик, но могу и на альте-трубе играть.
Дед готовился к рельсовой войне, и ему больше всего нужны были специалисты по подрыву железнодорожных путей и мостов. И он рассердился:
— На хрена ты нам с альт-трубой! Вали обратно, музыкант.
— А я, товарищ командир, и коней, и сапоги могу чистить, меня и в разведку посылали.
Дед поинтересовался:
— Где это ты сыскал таких дурней, что музыкантов в разведку посылают? А ну докладывай, тилько не бреши.
Иван Иваныч доложил, что до войны он был воспитанником авиачасти, а когда началась война, его отправили, или, как он сказал, турнули, в детдом. Оттуда он в первую же ночь сбежал. Думал, как бы ему добраться до фронта, и, увидев на станции военно-санитарный поезд, стал проситься на него.
Не хотели его брать сначала, но когда он песню запел: «Сердцу без любви не легко, где же ты, моя Сулико», его сразу же взяли, чтоб он песни пел раненым. Но ему надо было только доехать до фронта: когда поезд пришел на фронт и там начали грузить раненых, он попросил сопровождавшего их лейтенанта взять его к себе воспитанником. Тот тоже сначала не хотел брать, но как только он спел ему один куплет, сразу же шепнул на ухо: «Беги, подожди там у повозки, поедешь со мной на батарею».