Возвращаясь после свидания с женой, Глеб Семенович, бывало, клал руку на плечо Кима, притягивал его к себе, и, когда они ехали так, полуобнявшись, в санях, Ким крутил головой по сторонам: а вдруг из-за дерева выйдет на дорогу дозорный боец и увидит эти телячьи нежности комиссара. Ну как тут поймешь отца: то даже «мы» нельзя сказать, забыть надо, что он отец, а то сам обнимает, притягивает к себе, как маленького.
Ким тоже тревожился за мать и маленького брата, и его тянуло поближе к отцу. Был бы отец рядовым бойцом, и все было бы просто, но отец комиссар, и поэтому Киму неудобно подойти к нему и сказать:
«Папа, а что, если я сейчас сбегаю разведать, как там у мамы с Женькой?»
А отец может делать вид, что Ким для него всего лишь один из бойцов отряда, может строго отчитать при всех, за какой-нибудь пустяк объявить строгий выговор и вдруг, совсем как раньше, дома, подойти, сесть рядом, посидеть немного молча, а потом заговорить о Женьке:
«Волнует он меня. Боюсь, не серьезное ли у него что-нибудь с желудком?»
Нет, не понять всего этого Киму. Если ему нельзя забывать, что он рядовой боец, то отцу тем более нельзя забывать, что он комиссар: к чему эти разговоры о Женькином желудке?
Бывало и наоборот: Киму казалось, что отец совсем забыл о семье.
Окруженным в Подужинском лесу партизанам надо было за ночь проскользнуть снежной целиной мимо нескольких деревень, забитых немецкими войсками. Отец шагал впереди по колено в снегу. Ким шел по его следам и думал: как же это так — они уходят куда-то далеко, а мать с Женькой остаются тут, в занятой немцами деревне? Когда-то еще отряд вернется сюда, а немцы, наверное, уже рыщут по хатам, может быть, уже схватили мать, волокут, вывертывают руки, бьют прикладами. Огни деревни, где они остались, светились позади, все дальше и дальше. Ким глядел на эти удалявшиеся, уже чуть заметные в ночной тьме огоньки, и перед глазами его стояла растерзанная, с окровавленным лицом мать, разинувший в диком крике рот Женька, и у Кима подкашивались ноги. А отец шагал снежной целиной, не оглядываясь, если и оглянется, то только чтобы бойцы подтянулись, не отставали.
Нашлись люди, которые помогли тогда Марии Павловне скрыться от немцев, и она стала скитаться с сыном по деревням, перебираясь из одной в другую, как только появлялось подозрение, что немецкие полицаи выследили ее.
Партизанские разведчики не раз докладывали командиру, что семья комиссара в опасности и лучше бы вывезти ее в отряд. Командир и сам был такого же мнения, но Глеб Семенович упорно стоял на своем: не может он делать исключения для себя. С ним не спорили, но после того, как Глеб Семенович был тяжело ранен, командир отряда решил сделать по-своему и послал за Марией Павловной нескольких бойцов на двух санях с пулеметом.
Когда Марию Павловну с младшим сыном привезли в отряд, Глеб Семенович, лежавший в санях, укутанный в тулупы, только что пришел в сознание. Он не мог говорить, но по глазам его видно было, как он рад, что его не послушали.
А теперь вот — Ким это чувствует — оправившийся после ранения отец уже не очень-то доволен, что в отряде собралась вся его семья. И Ким его понимает. Мать иногда забывает, что он такой же боец, как и все, начинает беспокоиться о его здоровье — не простудился ли или, еще того хуже, по своей учительской привычке делает ему выговоры: «На каком это ты языке разговариваешь? Что это за „чесанули“? Что это за „тикай“?»
Такие выговоры и смешат и возмущают Кима: надо все-таки понимать, что он партизан, а не школьник.
И командиры уже боятся открыть рот в присутствии «мамаши». И почему все, и командиры, и бойцы, называют ее мамашей? Это тоже не нравится Киму.
Через лесное урочище Дубовые горы, где остановился на привал вернувшийся с севера в свои родные места городковский партизанский отряд, проходит из России на Украину дорога, известная в округе под названием Свиного шляха. Говорят, что в незапамятные времена по этой дороге возвращалась на Украину купленная там бедным русским мужиком поросая свинья: опоросилась у него и побежала с поросятами назад к своему старому хозяину на богатые украинские корма. Много тут, на границе России и Украины, ходит всяческих сказок и легенд. Говорят, что тут есть тысячелетние дубы, с которых во времена татарского нашествия, когда местное население скрывалось в лесах, день и ночь перекликались сторожевые дозоры. Может быть, и с этого дуба, на который Ким забрался сейчас, в те давние времена какой-нибудь русский ратник в кольчуге перекликался со своими товарищами дозорными.