Это было на подходе к Десне, у высоты 177,7. Здесь мы вели ожесточенный бой. Сосредоточившись в лесу, полк лощинами и балками прорывался к переправам, упорно оборонявшимся противником. Высота была, кажется, только на карте, на местности я ее не помню. Ротам нашего батальона приказано было двигаться заболоченной лощиной, переходившей в озеро. Немцы обстреливали эту лощину сильным артиллерийским огнем, но лощина была очень узкая, почти овраг, снаряды рвались по обе стороны ее, редко какой попадал в центр. Роты двигались без потерь, хотя справа и слева от них снаряды подымали землю дыбом.
На этот раз мы с Садыком пошли порознь. Я со своей ротой благополучно прошел лощиной к озеру. Озеро буквально кипело под артиллерийским огнем, но мы оказались тут под защитой довольно высокого берега, прикрывающего нас со стороны немцев.
Командир роты, с которой пошел Садык, совершил непростительную ошибку, уклонившись от указанного ему маршрута. Он подумал: зачем идти лощиной под огнем, когда можно проскочить напрямик открытым полем, которое не обстреливается? Его сбило с толку то, что разведка прошла этим полем и немцы не сделали по ней ни одного выстрела. Он не сообразил, что противник мог нарочно пропустить разведку. Так это, вероятно, и было. Как только рота вышла в открытое поле, немецкая артиллерия накрыла ее здесь беглым огнем.
Когда я прибежал, Садык лежал в крови. Он получил одиннадцать тяжелых осколочных ранений. Я упал рядом с ним, так как вокруг продолжали рваться снаряды. Он лежал на спине, солнце светило ему прямо в глаза. Они были закрыты. Я подумал, что он уже мертвый, но только взял его за руку, как он открыл глаза. Солнце его ослепило, он зажмурился. Я осторожно оттащил его в борозду, повернул голову. Он посмотрел на меня потускневшим взглядом, не удивился, что я тут.
— Ваня, я не выживу, — сказал он.
Я видел это сам и не стал его обнадеживать.
— Да, Садык, с такими ранениями нельзя остаться живым, — невольно вырвалось у меня.
Он устал держать голову повернутой вбок, и солнце опять ударило ему в глаза. Он закрыл их и сказал:
— Жаль, Ваня, что мне не придется довоевать с тобой до конца.
— Да, Садык, очень жаль, — сказал я, стараясь положить его голову так, чтобы солнце не ослепляло его.
Когда Садык смог открыть глаза, он спросил:
— Ты не забыл адрес?
Мы давно уже обменялись с ним домашними адресами и обещали друг другу, что если с одним что-нибудь случится, другой сейчас же напишет его жене. Я прочитал ему на память записанный в моем блокноте адрес его жены. Он сказал:
— Правильно. Напиши ей, что я не сержусь на нее.
Незадолго до этого он получил от жены письмо, в котором она сообщала, что переехала из дома матери в другую квартиру, поближе к больнице, в которой работала. Садыка очень огорчило, что мать-старушка осталась одна. Я ему тогда говорил, что нельзя сердиться на жену, что ей действительно трудно ходить на работу через весь город, но он все-таки ответил жене так, что она, наверно, обиделась.
Сейчас, вспомнив мои слова, он повторил их:
— Конечно, ей удобнее жить поближе к работе, я зря ее обидел.
В это время совсем близко разорвался снаряд, на нас посыпалась земля, засвистели осколки. Я прижался к Садыку.
Когда я приподнял голову, он опять лежал с закрытыми глазами. Лицо его было запорошено землей. Я сдул ее. Он открыл глаза и сказал:
— Если бы я пошел с тобой, меня бы не убило.
Сердце у меня сжалось.
— Что делать! — сказал я. — Нельзя же нам всю войну ходить вместе.
— Нельзя, — сказал он, — я понимаю, нам и так замечания делали.
Его взгляд помутнел, голос становился слабее.
Последние слова Садыка я едва расслышал.
— Спасибо, Ваня, — сказал он, — что ты помогал мне.
Он умер от потери крови. Под страшным огнем мы перенесли Садыка в лес и вырыли здесь могилу. Похоронив его, я побежал на батарею.
Когда я прощался с Садыком, целовал его, я не плакал, глаза мои были сухи, но, подбежав к орудию, я заплакал.
— Что с вами? — спросил меня наводчик.
— Я хочу стрелять, — сказал я. — У меня убили Садыка.
Командир батареи не возражал. Артиллеристы стали подавать мне снаряды, я закрывал замок, и стрелял, и стрелял… Я был в каком-то исступлении, кричал при каждом удачном попадании.
Потом тут же, на батарее, я написал письмо жене Садыка.
К вечеру наш батальон прорвался к Десне. Мы вышли к месту назначения для общей переправы на паромах и десантных баржах.