Так Ким думал вчера, сейчас же он думает уже иначе, и чем больше думает, тем больше ему жаль Петруся и тем больше он противен сам себе.
Стоило ему только подумать, что гестаповцы избивают сейчас Петруся, допытываясь у него о связи с партизанами, и будут избивать до смерти, как все свои вчерашние обиды и возмущения показались ему такими несерьезными, мелкими, что он просто понять не мог, что с ним случилось, как он докатился до того, что даже Василий Демьянович, самый спокойный человек на свете, все понимающий в людях, и тот не выдержал, наверное, подумал: «Эх ты, сопля несчастная! Вообразил, что с тобой нянчиться должны, раз ты сынок комиссара». Неужели он так подумал? Для Кима это было самое ужасное. Почему он требовал, чтобы его послали с подрывниками на железную дорогу? Потому, что считал своим долгом, как сын комиссара, быть там, где всего опаснее. Да, прежде всего потому. А получилось как будто совсем наоборот.
Наступило утро. С пригорка, на котором сидел Ким, уже проглядывался весь поросший березняком склон его, по низу которого из штабного лагеря к большой лесной дороге шла недавно проложенная конная колея. В широкий прогал между деревьями видна была и большая дорога, поднимавшаяся между двух стен высокого ельника в гору, к разгоревшейся на горизонте заре.
Киму уже не надо всматриваться, прислушиваться — сектор наблюдения его поста весь открылся для обзора, — можно было бы и поглядеть, как пылает заря, послушать дружно, словно по сигналу, поднявшийся гомон птиц, но он сидит в развилке двух берез, неподвижный и мрачный, как сыч: мучительно думает о Петрусе.
Он уже далек от того, чтобы обвинять в случившемся самого Петруся. Он вспоминает, какой Петрусь был в школе — всегда встрепанный, счастливый, кидавшийся туда-сюда или вдруг замиравший с полуоткрытым ртом, будто сделал какое-то мировое открытие и сам себе поверить не может; вспоминает, как ему всегда хотелось показать, что хоть он и калека, но всех и во всем может обскакать; и как на собрании, когда его прорабатывали за безыдейные стихи, готов был на все, только чтобы товарищи не подумали, что он действительно безыдейный человек. Ну как же его можно обвинять, что он перестарался с листовками, если он такой уж родился, все у него делалось по вдохновению, в порыве! Нет, конечно же, виноват только Ким. Петрусь замечательный парень, но нельзя было рассчитывать, что он будет осмотрительным, осторожным. Ким почувствовал это еще при встрече с Петрусем у него на острове, почувствовал, но только как-то вскользь, до сознания как следует не дошло, только мелькнуло.
Вспоминая сейчас о своей встрече с Валей, Олей и Петрусем, он поеживается: не тем у него тогда голова была занята, чем надо, на девчат больше старался произвести впечатление — Василий Демьянович сразу догадался. И Аська, эта проклятая заноза, все время стояла перед глазами. И как это он в конце концов оказался возле ее калитки? Уму непостижимо. Счастливо еще обошлось, что немцы не схватили. А Петрусю вот не повезло.
Киму страшно жаль Петруся, жаль ему и своего отца, который, наверное, простить себе не может, что понадеялся на сына, доверил ему серьезное дело.
Солнце уже на полдиска вышло из-за гривы леса на горе, когда на дороге, спускавшейся с горы, появилась одноконная подвода — должно быть, кто-то с заставы ехал, и, кажется, не один. Ким следил за подводой, пока она, съехав в низину, не скрылась с глаз вместе с дорогой на повёртке, откуда уже видно было, что ехало несколько человек. Если подвода партизанская, то она, конечно, едет в лагерь, и, значит, ей не миновать пригорка, на котором сидит Ким, а кроме партизан, кому и куда еще ехать, когда все дороги в лесу перекрыты заставами.
Ким ждет, что подвода вот-вот появится на свежей колее под пригорком, и уже ни о чем больше не думает. Ему не хочется больше думать, потому что, о чем бы он ни подумал, все оборачивается против него и тошно становится от самого себя. Он и без того уже не знает, как будет дальше жить и стоит ли ему вообще жить.
Подвода подъезжала: слышны были тяжелая поступь лошади и голос понукающего ее ездового. Ким спустился с пригорка на колею: раз его сунули в комендантский взвод, то нужно же все-таки показаться, пусть знают, что стоит на посту.
Первым, кого он увидел, был лесник Олег Пантелеевич, выполнявший у партизан обязанности ездового и все время мотавшийся по дорогам своего леса как извозчик; второй была Оля, которая, соскочив с подводы, кинулась к нему с такой поспешностью, словно он только и мог спасти ее от чего-то ужасного.
Сошла с подводы и Валя. С ними ехала тетя Дуся, уже сказавшая им о Петрусе правду. Она и вызвалась проводить их до самого лагеря, чтобы им не страшно было одним ехать с заставы лесом с незнакомым человеком. Но им все равно было страшно, потому что перед этим они побывали у нее в Тутошине, в маленькой темной избушке, похожей на часовню, с освещенными лампадкой иконами и распятием Христа в углу, перед которым она долго стояла на коленях, кладя низкие поклоны, а потом, помолившись, спросила у них, крещеные ли они, чего они сами не знали, и сказала, что если не крещеные, то и сейчас еще не поздно принять святое крещение, и тогда смерть, которая ходит за ними по пятам, не будет им страшна. И теперь они не знали, что им думать об этой, сначала очень понравившейся им тетке — кто она такая, куда их везет? И старик возчик какой-то странный: молчал, молчал и вдруг заговорил о каком-то барине, для которого он устраивал облаву на волков в этом лесу. Всю дорогу дрожали, думали, не лучше ли сбежать, спрятаться в лесу, и, только увидев Кима, воспрянули духом.
Ким вчера не стал слушать, о чем договаривается отец с тетей Дусей: раз он решил, что его больше не принимают всерьез, это ему было уже безразлично; но, увидев Валю и Олю, приехавших в лес с тетей Дусей, он сразу догадался, в чем дело, и удивился, как это ему самому не пришло в голову, что девочкам нельзя больше оставаться в городе. Однако, когда Оля, схватив его за руку, оттащила немного подальше от остановившейся на дороге подводы, а потом подбежала Валя и обе начали рассказывать, каких они натерпелись страхов из-за этих икон, которых у тети Дуси полный угол, и от ее религиозных разговоров, он только усмехнулся:
— А что вы хотите от нее! Христова невеста.
А когда Валя с Олей, спохватившись, что они говорят не о том, что надо, заговорили о Петрусе — что с ним будет, как его спасти, — Ким сказал:
— Не вешайте голову, девочки! Постараемся что-нибудь придумать.
Девочки были такие перепуганные, растерянные, что Ким должен был их приободрить, благодаря этому он и сам уже немного приободрился.
Никаких известий о судьбе схваченного немцами Петруся больше не поступало, так как через два-три дня после того, как тетя Дуся привезла в лес Валю и Олю, партизаны потеряли связь со всей своей агентурной сетью в городе. С тетей Дусей, вернувшейся к себе в Тутошино, связь тоже была прервана. И в Тутошине, и во всех прилегающих к Подужинскому лесу деревнях появились сильные немецкие гарнизоны, наглухо закупорившие лес с трех сторон. Единственным выходом из него, еще, может быть, остававшимся свободным, было болото Зеленый мох, но болото это считалось непроходимым и очень опасным своими трясинами.
При царившей в отряде уверенности, что немцам недолго уже осталось хозяйничать в этом районе и что вообще песенка их скоро будет спета, немецкое окружение само по себе как будто никого не пугало. Деда в эти дни, казалось, не столько немцы беспокоят, сколько свой, потерянный им где-то зубной протез, который он иногда снимал и носил в кармане завернутым в тряпочку, чтобы десны немного отдохнули. Он не раз уже терял его, так же как и очки. Но в очках Дед не испытывал недостатка — всегда мог подобрать по глазам трофейные: партизаны собрали их для него полный мешок. С зубами дело обстояло хуже. Вот Дед и шарил в траве по всему лагерю вместе со своим адъютантом Васюхой и кучей всех своих связных мальчишек, очень огорченных, что их оставшийся без зубов командир за обедом может только пососать мозговые кости.
Уходить из Подужинского леса Дед и не помышлял, тем более через болото Зеленый мох, но ему волей-неволей приходилось поглядывать на него и постукивать себя по затылку: для подрывников, которые ушли на железнодорожную магистраль, не было иного пути, как через это болото, чтобы вернуться в лагерь за новым грузом взрывчатки. Их скоро уже надо было ждать, но пройдут ли они Зеленым мхом?