— Итак, всё в порядке, опасность миновала. Сегодняшний и завтрашний день Вы проведёте здесь и пройдёте небольшой ускоренный реабилитационный курс лечения, собственно, мы с Вами его уже начали. Если будете выполнять все предписания и не станете отлынивать от процедур, то через пару дней практически полностью восстановитесь. Вам всё ясно?
— Да, доктор, большое Вам спасибо, — искренне поблагодарила я старика.
— Вот Ваше расписание, — сказал лекарь и протянул исписанный неразборчивым почерком лист бумаги. — Пропускать процедуры нельзя, если хотите быстро поправиться. Сейчас позавтракаете, потом поспите, а потом действуйте согласно расписанию. Всего доброго.
Позавтракаете? Значит, ещё утро? Ну и дела.
— «Чтобы толстой свинкой стать, нужно много есть и спать», — почему–то брякнула я внезапно пришедшие на память строки из детского стихотворения.
Начавший было убирать со столика баночки и скляночки старик вдруг резко выпрямился и, гневно сверкая зрачками, выпалил:
— Вы, молодая леди, не отдаёте себе отчёт в том, что произошло и чем всё это могло и ещё может для Вас обернуться. Вас с того света едва вырвали, а Вы о фигуре заботитесь!
Телар укоризненно зыркнул на старика, откровенно не одобряя его выпада. Зря он так: ну откуда же бедному лекарю знать, что шутки у меня такие?
— Извините, — запинаясь от стыда, пролепетала я. — Сама не знаю, что на меня нашло… э–э–э… просто стишок вспомнился. Конечно же, я сделаю всё, как Вы говорите, мне бы очень не хотелось, чтобы Ваши усилия оказались напрасными. Вы замечательный доктор!
По изменившемуся выражению лица было видно, что старик немного оттаял. Пробурчав что–то себе под нос, он продолжил опустошать сервировочный столик. Пользуясь моментом и пытаясь, с одной стороны, избежать нового взрыва неудовольствия со стороны лекаря, с другой — продемонстрировать кротость и покорность, я осторожно спросила:
— Извините, ещё один малюсенький вопросик: а если мне не удастся уснуть — видите ли, у меня сейчас мысли вихрем роятся в голове от пережитых событий, — то можно я просто тихонечко полежу с закрытыми глазами где–нибудь на пляже в тенёчке?
Похоже, старик видел меня насквозь — повернувшись, он посмотрел на меня так, словно всем своим видом говорил: и кого ты, собственно, пытаешься надуть? Можно подумать, честно задрыхнешь, если скажу «нет». Но, будучи мудрым человеком, он коротко ответил:
— Можно, — и криво усмехнулся.
— А это тебе, — сказал Телар, протягивая широкие оливковые батистовые брюки — красотища — сил нет! — и мою родную жёлтую футболку, только чистую и отглаженную.
Я покосилась на свои джинсы, одиноко лежащие в ногах, — спасибо, что не выбросили — а точнее, на то, что от них осталось… Мама дорогая! Это же мои любименькие походные штанишки! Ну и что, что им пять лет и они в заплатках, они же лю–би–мень–кие, а к любименьким понятие возраста неприменимо. Разглядывая обрезок штанины, кумекая, как лучше изловчиться и переделать покалеченные джинсы в шорты, я, совершенно не задумываясь над произносимыми словами, брякнула, кивая на потрясающие оливковые шаровары:
— А чьи это штаны?
Я вздрогнула от звука разбившегося о пол пузырька и последовавшего за ним бурного потока ругательств. Мне не был знаком этот язык, но интонация, с которой слова были произнесены, беспардонно выдала содержание. Я быстро взглянула на лекаря — похоже, мой вопрос сразил старика наповал: он смотрел на меня с изумлением, транслирующим немой вопрос: «Откуда ты такое, человече?» На короткий миг мне стало не по себе. К сожалению, я не успела превратить немой монолог в открытый диалог, сбитая громким хохотом Телара.
— Алён, как это чьи? — сквозь смех спросил Телар. — Твои, разумеется. Уж не думаешь ли ты, что я их у кого–то одолжил или, ещё лучше, с кого–то снял? Посмотри внимательно — там этикетка висит, не успел оторвать. Мы же не на необитаемом острове находимся, кругом магазины.
Я почувствовала себя ужасно глупо и, стараясь скрыть смущение, состряпала на лице самое невинное выражение.
— Сейчас мы поднимемся в номер, и ты сможешь принять душ и переодеться, а потом отправимся на завтрак, — сказал Телар.
Я скользнула по нему взглядом — мама дорогая! — в отличие от меня, переодетой в мягкий, чистый халат, он всё ещё был в ночной грязной и мятой одежде. Бедный, значит, всё это время Телар от меня не отходил… Откинув одеяло, я осторожно села, намереваясь встать.
Разгадав мои намерения, Телар подхватил меня на руки и усадил в стоящие наготове старые знакомые носилки с балдахином, на этот раз оборудованные двумя мягкими креслами.