В окошко башни на эту спесь
Гёде глядел и дивился:
«Ты чего хорохоришься здесь?
Откуда такой явился?»
Юный Энгель, в пурпурный плащ
Кутаясь, молвил дяде:
«Я — милый племянник твой,
сестрин сын,
Тебя держащий в осаде!»
Гёде сказал ему: «Нет причин
Гордиться таким невзгодьем.
Если ты наложницы сын,
Считай себя шлюхи отродьем!»
Энгель сказал: «Я наложницы сын!
Меж тем у ее отродья
Красивый замок есть не один,
И леса, и другие угодья.
Вдоволь золота и серебра,
И витязей храбрых дружина,
И кони, и много другого добра
Есть у наложницы сына!
Но если я наложницы сын —
В этом твоя вина!»
Юный Энгель башню зажег,
И вмиг загорелась она.
Как вкопанный, юный Энгель стоял
И дожидался, покуда
От каменной башни останется там
Серого пепла груда.
Руками белыми он плескал,
На пламень пожарный глядя.
Седой золой стал Гёде злой,
Его коварный дядя.
К матери Энгель вернулся, когда
Закончилась эта потеха.
Фру Мальфред ждала его у ворот,
В плаще из куньего меха.
«Любезная матушка, ты у ворот
Стоишь в плаще из куницы.
Я отомстил за убийство отца
До наступленья денницы».
Мальфред стала руки ломать,
Услышав эти слова.
Она заплакала: «Было одно
Горе, теперь их два!»
Юный Энгель вздохнул в ответ,
Коня повернув обратно:
«Ни в чем у женщин ясности нет!
Чего хотят — непонятно».
Останки Гёде взяла земля,
А юный Энгель не тужит.
Он при дворе своего короля
За червонное золото служит.
Неужели заря никогда не разгонит мрак?
Рыцарь Карл в гробу
Рыцарю Карлу неймется.
Он спрашивает мать:
«Как мне юную Кирстин
из монастыря умчать?»
А розы и лилии благоухали.
«Больным скажись и в гроб ложись,
обряжен, как мертвец.
Пусть никто не усомнится,
что тебе пришел конец».
Послушался рыцарь Карл.
В постель улегся он.
Был вечером болен, к утру с колоколен
звучал погребальный звон.
Пажи коней седлают,
чтоб в монастырь поспеть.
Покойного рыцаря Карла
везут в монастырь — отпеть.
Въезжает гроб, качаясь,
на монастырский двор.
Встречать его с почетом
выходит сам приор.
«Преставился рыцарь Карл молодой!»
Пажи, пурпур надев,
сегодня ночью над мертвым бдеть
просят прекрасных дев.
Услышала крошка Кирстин
и спрашивает мать:
«Могу я рыцарю Карлу
последний долг отдать?»
«Должна ты пурпур надеть
и на кудри златой венец.
Да в церкви, у гроба, глядеть надо
в оба!
Ведь рыцарь Карл — хитрец».
Три двери дева прошла насквозь.
Огни восковых свечей
у ней расплывались в печальных очах
и слезы лились из очей.
Вот села она к изголовью,
раскрыв молитвослов.
«Ты был моей любовью,
когда был жив-здоров!»
Стала она в изножье,
льняной подняла покров.
«Ты жизни мне был дороже,
когда был жив-здоров!»
Он ей шепнул чуть слышно:
«Ты слез не лей обо мне!
О маленькая Кирстин,
я здесь по твоей вине!
За стрельчатой оградой
ждут кони в час ночной.
Поскачешь ли, крошка Кирстин,
из монастыря со мной?»