Небесный голос возвестил,
Чтоб он из склепа вынут был,
А тот, кем рыцарь умерщвлен,
На вечную муку осужден.
Тут вынули его из мхов,
В пышнейшем замке склеп готов,
Он был с невестой погребен,
Обрел красу былую он.
Три дня он в гробе пролежал,
Но лик его, как роза, ал,
Он был и телом чист и бел,
Как будто смерти не узрел.
Свершилось чудо в этот час,
О том поднесь ведут рассказ:
Он обнял ту, кого любил,
И глас из гроба слышен был.
Он рек: всевышнему хвала!
К нам радость вечная сошла!
Зане с возлюбленной вдвоем
В тот путь без страха мы пойдем.
Бабка Змееварка [*]
Мария, ты где допоздна загостилась?
Мария, дочурка моя!
У бабки я допоздна загостилась.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А чем же тебя старуха кормила?
Мария, дочурка моя!
Она меня жареной рыбкой кормила.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А где же она ту рыбку поймала?
Мария, дочурка моя!
Она в огородике рыбку поймала.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А чем же она ту рыбку поймала?
Мария, дочурка моя!
Она ее палкой и прутом поймала.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А что же с объедками рыбки сталось?
Мария, дочурка моя!
Она их черной собачке скормила.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А что же с той черной собачкой сталось?
Мария, дочурка моя!
На тысячу клочьев ее разорвало.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
Мария, где стлать тебе на ночь постельку?
Мария, дочурка моя!
На кладбище будешь стлать мне постельку.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
Третьего не назвала [*]
Мой милый — он вязальщик,
Он вяжет ночь и день,
Подружке вяжет чепчик,
Чепчик, чепчик,
Да кончить, видно, лень.
А чепчик тот шелковый,
Он с бархатной тесьмой,
Коль хочешь быть ты честной,
Честной, честной,
Носи ты чепчик мой.
Ах, волосам позволь ты
По ветру полетать,
До будущего лета,
Лета, лета
Позволь мне поплясать.
На пляску — с ликованьем,
С печалью — по домам,
Девичья наша доля,
Доля, доля —
Так всем судила нам.
Стоит гора крутая,
И дом на той горе,
Оттуда смотрят трое,
Трое, трое
Красавцев на заре.
Один — родной мой братец,
Другому я мила,
А третьего я знаю,
Знаю, знаю,
Но вам не назвала.
И рыжая корова
Пасется под горой.
Когда доить я выйду,
Выйду, выйду,
Они следят за мной.
Ведерко расплещу я,
Долью его водой:
Родимая, ты глянь-ка,
Глянь-ка, глянь-ка,
Какой у нас удой.
Корову продадим мы,
Повычистим навоз,
Тогда молодчик знатный,
Знатный, знатный
Заглянет к нам авось.
Два деревца пахучих
Кивают за холмом,
На первом-то мушкаты,
Мушкаты, мушкаты,
Гвоздички — на втором.
Орех мушкатный сладок,
Гвоздички жгут нам грудь,
Отведай их, мой милый,
Милый, милый,
Да милой не забудь.
Тебя забыть я не в силах,
Мечтаю лишь об одном,
Срослась с моим ты сердцем,
Сердцем, сердцем,
Как роза с черенком.
Есть мельница в долине,
Бежит в колесо вода,
Одну любовь она мелет,
Мелет, мелет —
И день, и ночь, всегда.
То колесо сломалось,
Любви той нет конца,
Дадим друг другу руки,
Руки, руки,
Коль разлучат сердца.
Разлука, ах, разлука —
Не горькое былье;
А то нашла б я травку,
Травку, травку,
Чтоб выполоть ее.
Ты вырой травку, вырой —
Да принеси домой;
В своей девичьей спаленке,
В спаленке, в спаленке
Ты травку спрячь-укрой.
Датские баллады
В переводах Веры Потаповой
Дева в птичьем оперенье
Я знал хорошо этот царственный лес,
Что рос вдалеке у фьорда.
Там пышный навес до самых небес
Деревья раскинули гордо.
Деревья там гордо раскинули сень.
Звались они липой да ивой.
Там зверь благородный, чье имя — олень,
С ланью играл боязливой.
Олени и лани, куда ни глянь,
Играли в лесной глухомани.
И с шерстью златой миловидная лань
Резвилась на светлой поляне.
* * *
В ту пору Нилус Эрландсен дичь
Выслеживал утренней ранью.
Он дивную лань пожелал настичь
И стал гоняться за ланью!
Гоньба продолжалась не меньше трех дней,
И сердце стучало тревожно.
Сдавалось, вот-вот он приблизится к ней!
Но было поймать невозможно.
Три дня скакал он, объятый тоской,
И думал: «Сколько ни бейся,
Если даже ее коснешься рукой,
Все равно поймать не надейся».
Наставил он ей вдоль опушки тенёт,
Следил за каждой тропинкой.
А она, избежав ловушки, сверкнет
Где-нибудь золотою спинкой!
Не мог ее Нилус поймать никак.
Облазил овраги, пригорки,
И гончих своих пятерых собак
Он в чаще спустил со сворки.
Лань досталась бы гончим псам,
Да, облик принявши птичий
И серым соколом взмыв к небесам,
Не стала собак добычей.
На липу зеленую сокол сел,
А Нилус бросился к древу,
Схватил топор и ну рубить,
Волю давая гневу.
Раздался скрип, но ив и лип
Явился туда владетель.
В землю с угрозой воткнул копье
Здешнего леса радетель.
«Станешь валить мой лес родовой
Или чинить мне худо,
Прикинь, во что обойдется тебе,
Нилус Эрландсен, эта причуда!»
«В целом лесу дозволь мне срубить
Только одну лесину!
Иначе тоска меня может убить.
Без этой птицы я сгину!»
«Ты об ней, молодец, позабудь
До самого смертного часа
Либо где-нибудь ей раздобудь
Твари домашней мяса».