Однажды мне подарили трехтомник по белой и черной магии. Ну, белой она для соблазна называется. Магия не может быть белой, вся она черная.
Я раз-другой полистал ее, но читать не стал, словно кто-то хранил меня от этой напасти. Пришла подсказка — избавиться. Вышли мы в поле с друзьями, развели костер и сожгли. Потом я на исповеди покаялся, что в руки брал эту пагубу.
Еще мне как-то достался череп. Я его на письменном столе держал. Поглядывал иногда, о тайне бытия размышляя.
Древние говорили: помни о смерти! Да, помнить надо о ней, чтобы жизнь не зря прожить. Глядя на череп, я невольно думал о временном и вечном. Мальчишкой мечтал “о доблестях, о подвигах, о славе”, а глядя в пустые глазницы, все представлял по-другому.
Что слава? — фейерверк, вспыхнувший на мгновение. Посверкал — и погас.
Что власть? — щекотание самолюбия. Может быть, человек, чей череп пылился на моем столе, был когда-то правителем? У его ног простирались сотни слуг. И что? Где теперь обитает его душа?
А доблести — в чем? Все материальные победы, да и вообще всё материальное — временно. Вечен только дух любви.
Так мне думалось при взгляде на чьи-то останки. Потом один добрый человек посоветовал мне предать череп земле. Мы же из праха земного созданы и в землю должны вернуться. Так Создателем дано. Я подумал: “Может, кому-то плохо, что его кости где-то пылятся”. Подумал-подумал, и закопал череп на опушке леса, помолившись о неизвестной душе…
Ты узнай у матери, куда она книгу задевала, — напомнил Серафим и, перекрестившись, вышел.
Лёня, обдумывая услышанное, задремал. Разбудил его вой дворняги.
Глава 14
Молитва матери
— О чем молишься по ночам, мать?
— О тебе, Лёнечка, о тебе, чтоб о жизни своей задумался. Столько лет уже, а все непутевый. Я надеялась внуков нянчить, а ты… Взял бы в дом невестку хорошую. Мы бы с ней дружили, ладили, детей растили. — Хватит болтать, мать. У меня своя голова есть. Лучше скажи, куда книгу растрепанную задевала? — Вот и не скажу. В ней одно колдовство, я заглядывала. Перед людьми позор: сын в колдуны подался. Ох, Лёня, Лёня, за что мне такое наказание?! И не только мне, на Страшном суде и тебе отвечать придется. — Где книга, спрашиваю? — Спалила. — Что-о-о? — Да нет, пока нет. Я так поразмыслила: мало толку будет, если кто-то другой сожжет. Надо б тебе самому ее в огонь бросить. Господь тогда многие грехи простит, сынок. — Тебя Чудик подговорил? — Вовсе нет. Раньше у нас с тобой разговор не получался. Ты кричал на меня, дверью хлопал, а сейчас не хлопнешь — вот я и заговорила. Так, о женитьбе твоей…
— Мать, ты безнадежно устарела. Теперь время другое. Нынче в моде гражданские браки или гостевые.
— Это еще что придумали?
— Гражданские, когда попробуют пожить вместе, пока не выяснят, подходят ли друг другу по всем параметрам.
— Каким еще параметрам?
— Как сексуальные партнеры, по характерам, привычкам.
— Ох, ох, ох! Прости нас, Господи!
— А гостевые еще проще: зайдет он к ней или она к нему на ночку-другую… Если надоело, гуд бай, милая.
— Как Господь нас еще терпит?!
— Мать, ты совсем темная. Теперь в некоторых странах даже однополые браки узаконены.
— Что ж это творится, люди добрые, что творится?! Это ж Содом и Гоморра!
— Какие Содом и Гоморра?
— Неужели не знаешь?
— Нет.
— Так это ты темный, а не я. Об этом же в Библии написано. Брось дурь, Лёня, о семье позаботься. Без нее ничего доброго быть не может.
— О семье? — зло процедил сын. — А что с твоей семьей стало? Где муж твой, отец мой?
— Я его не осуждаю, сынок. Он поддался на агитку: “великая стройка, великая стройка”! Жили мы, еле-еле перебиваясь. Время было трудное. Вот он и поехал за большими деньгами. Ну а там… Еще же молод был…
Не надо родное гнездо никогда покидать. Ты же знаешь: у нас под горкой родничок был. Водичка там текла такая чистая, прозрачная. Ее целебной считали. Теперь все заросло. Никому ничего не нужно, только бы подкалымить где. Ну, зашибут денежку, пропьют — и что? Даже память о доме затуманят. А родные места — это же наши истоки.
Лёня слушал тихий голос матери, и все, что она говорила, казалось ему простым и мудрым, хотелось взять ее исхудавшую руку, погладить.
— Приходила ко мне Степанида, плакалась про свою дочку, — издохнув, продолжила мать. — Катя ребенка ждет, а кто отец — не говорит. Девушка она хорошим была, как родничок чистая, и вот…