Выбрать главу

Но все же почему ведьмы стали для Гойи навязчивой идеей?

Отчего именно в них Гойя воплотил всю жуть испанского сумеречного часа? Отчего они мерещились ему и в Монклоа, и на холмах Эль Пардо, где Мансанарес так скуден, что и для крестильного ведьмовского обряда воды не наскребешь?

Всю свою тревогу вложил в них Гойя, все свое бессонное горе, все свои ночные страхи и беды.

До умопомрачения доходила в Гойе эта страстная ненависть. Во всякой старухе ему виделась ведьма, а старость казалась обиталищем зла. У этой слепой ярости была своя причина.

Наверное, некая ведьма — не сводня ли с офорта о ревности? — разрушила его союз с герцогиней Альба.

Говорят, одна из прислужниц герцогини, старуха, перепутала — или подложила нарочно — письмо или подарок с запиской и тем приблизила разрыв.

Не с той ли поры в каждой сводне Гойе мерещится ведьма? Не с той ли норы всякая старуха, служанка или родственница, — кажется ему злым гением, увлекающим красоту на путь порока? Ведь это по ведьмовскому наущению любимая отвергла его!

Ведьмы — сама смерть в старушечьем обличье, сама ненависть.

Вечно ведьмовская воронья стая кружит над любовью.

И шамкает над доверчивым ушком беззубый рот: «Уж поверь моему опыту: не обманешь — не продашь, а не продашь — не пробьешься! На том мир стоит и стоять будет!»

Немало горя причинили ведьмы художнику, и он расправился с этим адским отродьем в своих офортах: вот старая ведьма наводит красоту — у смертного порога, вот изверги-старухи терзают младенцев, вот они, ликуя, рвут любовные узы, а вот, завидев, что звезды меркнут, в бессильной злобе бормочут: «Когда рассветет, мы уйдем».

Гойя понял, что старушечья низость и подлость — это мерило всеобщего человеческого падения. Чем больше на земле этих тварей, тем тяжелее благородной душе и тем она обреченней.

Горе тому времени, когда женщине отказал разум и опостылела честь! Горе той, что не способна смириться со старостью и помышляет об этом — как бы в отместку испоганить чужую молодость!

Но, к счастью, у жизни другой закон, а не будь его, мир оказался бы омерзителен — и только. Ты терпишь, смиряешься, отрекаешься от жизни, повинуясь этому мудрому закону, и твоя старость облагораживается и обретает право на уважение.

Искусству старения надо учиться — и учить, раз нет ничего ужаснее искореженной злобой старухи, отравляющей нашу жизнь.

Гойя знал это по себе и пригвоздил к листам своих офортов всех этих старых ведьм, будь то торговки или великосветские дамы.

Гойевские ведьмы и призраки — плоть от плоти древней, восходящей к античности мифологической традиции; они в родстве и с василисками, и с демонами, и с нимфами.

Они из той же когорты — этот болван-соглядатай и эта ведьма с мехами, которые у нее всегда под рукой: чем иначе раздуешь клевету, зависть, ревность?

А вот и всем ведьмам ведьма — меха у нее в позолоте, а вместо метлы — карета. Вот она, Мария-Луиса[9] собственной персоной, искуснейшая мастерица плетения интриг, предводительница дворцового шабаша — страшна как тысяча чертей! Такой, не пощадив и не сжалившись, явил нам ее Гойя.

Испания издревле слыла ведьмовским краем, а Страна басков — в особенности, не зря же из басконского языка в испанский пришло для обозначения шабаша слово «акеларре», что означает «Козлиный луг». Надо сказать, что в Испании слово «шабаш» вообще малоупотребительно, потому что ведьмовские сборища совершаются у нас не только по субботам, но и в ночь на пятницу.

Конечно же, инквизиция преследовала ведьм, но не столь рьяно, как это описал Моратин[10].

Кстати, если вам самой захочется выяснить, можно ли, оседлав метлу, вознестись выше туч и поразвлечься на Козлином лугу, отыщите рецепт колдовской мази — мы перечислили ингредиенты — и упросите старика аптекаря изготовить снадобье. Натритесь — и в путь!

вернуться

9

Мария-Луиса Тереса Пармская (1751–1819) — с 1788 г. королева Испании, супруга Карлоса IV.

вернуться

10

Леандро Фернандес де Моратин (1760–1828) — испанский драматург, друг Гойи, в 1811, а затем в 1812 и 1820 гг. издал и под псевдонимом прокомментировал материалы процесса, состоявшегося в 1610 г. в Логроньо, который завершился актом веры — сожжением обвиненных, признанных ведьмами.