Лида спрыгнула вниз, сбегала за елки по естественной надобности, вернулась к вагону. Платформы с лесом терялись за поворот, самого паровоза не было видно. Ждать или пойти посмотреть? Паровоз это ведь не лошадь — «но-о», и поскакала, ему нужно сперва как следует разогреть утробу, выпустить первые клубы пара, дать гудок и уж потом отправляться в дорогу. Так что можно вполне успеть влезть на любую платформу, но как-то не хотелось предстать перед Колмаковым нервной барышней, не способной спокойно дождаться на месте.
Лида, решив проявить выдержку, залезла в теплушку, выпила горького чая, пирожок в горло не лез. Николай не возвращался. Что ж так долго?
Легкий шорох наконец возвестил, что кто-то идет от головы состава. Лида выглянула из вагона, вдоль платформ шел Паша.
— А где Николай? — крикнула ему Лида.
— Они там шатун ремонтируют. Почти закончили. Вас завтракать зовут.
В представлении Лиды шатун — это такой медведь, что не желает спать зимой и бродит в злом расположении духа, но уточнять, что имел ввиду Паша, она не стала. Завернувшись в пиджак Колмакова, Лида последовала за помощником машиниста.
— А какой состав сошел? Наш?
— Да ну, чего ж наш, — растянул улыбку Паша, — наш вон стоит, целехонький. Дядя Степа свое дело знает. Еще нам не хватало сойти, да такого отродясь не бывало.
— Я про пассажирский, на который мы не успели.
— Да не, тот проскочил. А мы вот следом за сходняком шли. Теперь стой, пока не растащат.
— И долго ждать?
— Да кто ж знает. Бывало и по три дня простаивали.
— Три дня⁈ — охнула Лида.
Шансы догнать отряд становились призрачными. А что делать? Да ничего, ждать.
— Нет, ну то уж совсем, ежели и рельсу попортили. Наберут разных неучей, рты раззявят, а потом всем страдать, — Паша явно изрекал афоризмы своего дядюшки. — Ну, пока стоим, решили своей починкой заняться, чтоб порядок был. А ваш супруг разбирается. Гришка говорит — из ученых, окромя книжонок ничего в руках не держал, а он из мастеровых, потомственных. Папаша его ж на Невьянском механическом работал, так? Мой папаша то ж с Урала.
Лида кивнула. Она понятия не имела, кем были родители Колмакова. Такие вопросы не принято было задавать в их среде, мало ли, что там в биографии. Меньше знаешь, и к лучшему.
Кочегар Гриша с Колмаковым лазили где-то в районе колес. Машинист, нагнувшись, давал какие-то советы. Николай был во вчерашней робе, руки в черных масляных пятнах, лицо чумазое, сосредоточенное. Неужели он и в этих железных штуках понимает?
— Утро доброе, — громко поздоровалась Лида.
Все трое повернули головы, Колмаков улыбнулся, сверкая белыми зубами.
— Как спалось? — поинтересовался Степан Михалыч.
— Отлично.
— Вот и славно. Сейчас есть будем.
Внизу на полянке дымился костер, «на подогреве» зарытым в золу стоял котелок.
— А что там случилось? — указала Лида в сторону убегающей в даль железной дороги, захотелось узнать подробности.
— Санька Зинин вагоны потерял, хорошо хоть паровоз не угробил.
— Нашли кому технику доверить, — пробурчал Гриша.
— Молодой, бестолковый, — вздохнул машинист.
Работу закончили быстро. Степан Михалыч вынес ведро с водой, ковш и кусок мыла, вручил их Лиде со словами:
— Отмывай своего да идите к костру, остывает все.
Бережно расходуя воду, Лида начала лить из ковша на руки Николаю, он старательно втирал мыло в кожу, но масляные пятна сходили плохо.
— У вас… у тебя остался же спирт, можно будет потом оттереть, и лицо тоже.
— Сильно чумазый? — озадаченно потер щеку Николай.
— Ну, если честно, да.
— Могла бы и соврать.
— Ой, да чистый, как из бани, — усмехнулась Лида, — так лучше?
— Ловишь налету, — шевельнул он тонкими усиками.
Как же с ним легко и сложно одновременно, бывает же так.
Вся честная компания расселась в густой траве завтракать. Лиде Паша вручил отдельную мисочку и ложку, мужики же ели кулеш прямо из котла, по очереди зачерпывая дымящуюся жидкость. Все вроде бы нормально, и аппетит пришел.
Михалыч ворчливо сетовал на участившиеся аварии, плохую подготовку кадров и нежелание молодежи прислушиваться к старикам. Пашка старательно поддакивал. Гришка примостился так, чтобы удобней было разглядывать Лиду, его хитрые лисьи глазки так и шныряли по черной ткани юбки, но Колмаков быстро смекнул что к чему и, ничего не говоря, просто пересел, закрыв от нахала свою «жену».
— А вот скажи, Коля, ты ж вроде как ученый, да? — выдержав паузу, начал с дальним подходом Гриша. И Лида задним чутьем поняла, что сейчас будет мелкая пакость.
Колмаков кивнул.
— Тебе ж, дурню, сказали, из реставраторов, старину там всякую берегут. Чего к человеку пристал? — попытался осадить своего кочегара Михалыч.
— Интересуюсь, интересно же, в целях просвещения, так сказать, — Гришка через плечо Колмакова исхитрился подмигнуть Лиде. — Да интересно, зачем это старье беречь? Ну, вот честно, не понимаю. Кому эти церкви да кадила там разные теперь нужны? Сейчас и попов-то не осталось. Положим, государство вам выдало деньги, чтоб церкви эти описать да подлатать.
— Слушай, что ты к людям пристал? Ешь давай, — сделал новую попытку унять подчиненного Михалыч.
— Нет, пусть он ответит трудовому народу. Деньги дали? Дали. Ученые эти там жили, питались небось не одной картохой, на поездах катались, потом церкви ремонтировать будут — снова денег дай. А если бы эти деньги да в детский дом отдать, леденцов каких деткам купить, они этого сладкого отродясь не видывали. А я, так понимаю, что все это старорежимное барахло надо в топку, и новую жизнь начинать. Дороги строить, мосты, паровозов побольше, и машинистов выучить как следует, чтоб ездить научились. Так-то, — и Гриша, любуясь собой, снова стрельнул глазами в Лиду.
— Вот, к примеру, твой отец, — неторопливо начал Колмаков, — всю жизнь что-то мастерил, и было для него это очень важно, дорого сердцу. Он помер, а вещь, его рукой сделанная, осталась, ты что ж, в топку ее пойдешь кидать? — указал Николай подбородком в сторону паровоза.
— Мой папаша, выпивоха, бросил нас с мамкой в голодный год на смерть, развернулся, да и был таков. Мать как двужильная пахала, чтоб нас с сестрой на ноги поставить. Не выдержала, померла. Мне от такого папаши ничего и не надобно, а коли чего и останется, так в топку снесу, и его, аспида, самого туда кину, попадись только он мне под руку, и нисколечко не жалко будет, совсем, — с вызовом бросил Гришка, ярясь.
Как же больно царапнули Лиду эти горько-ядовитые слова обиженного сына.
— Ну, пусть не от отца, от матери, рукоделие ее, платок, не от матери так от деда, прадеда, — Николай говорил размеренно, без нажима, — от корней твоих память.
— Да я их и не знал, какое мне дело до дедов там каких-то.
— Так и про тебя так скажут, — вставил Михалыч.
— И что? — нервно тряхнул плечом Гриша. — Мне их память и ни к чему. И меня забудут, чего ж тут такого?
— Народ так строится, страна создается — кирпичик за кирпичиком, — Николай показал ладонями воздушную кладку. — И каждый вклад какой-то норовит внести, чтоб тем, кто дальше придет, теплей да светлей было. Раньше верующие все были, красоту в храме видели, лучшее, что могли сотворить, туда несли. Можно ли потерять? Кирпич выбил и дом завалился. Цепь нерушимая должна тянуться.
— Слова это все, ученые всегда ладно говорят, — отмахнулся Гришка.
— Ежели б все по-твоему было, так до сих пор на телеге бы тарахтели, — стоял за Колмакова Михалыч, — да в глотки водку заливали.
— Ладно, зайдем с другой стороны, — Гришка стукнул по котелку ложкой, как бы начиная новый раунд. — Много ли тебе, реставратор, платят? Жена то вон у тебя плохонько одета.
— Хорошо я одета! — оскорбилась Лида.
— Уж без обид, я хорошо одетых мадам видал, — отмахнулся Гриша. — Вот я — рабочий человек, уж жену сумею приодеть любо-дорого, а этот девку видную за себя взял, и что — на гроши живут, зато ученые, про истории рассуждают.