Проснулся от оглушительного шума. Шум был невыносимым. Хотелось заткнуть уши и не слышать. А-а, как больно. Глаза зажмурились от яркого света. Да, что ж так мерзко шумит⁈ Данила медленно повернул тяжелую голову. Рядом с ним над первоцветом кружил шмель. Мохнатый комок сосредоточенно облетал желтые цветочки и раздражающе громко жужжал! Что⁈ Данила резко сел. Сердце ускорило бег. Откуда-то сбоку навалилось резкое треньканье. Мимо пролетела мелкая плаха. За спиной послышалось шуршание, Данила вздрогнул — то плескалась вода. Он сидел в стороне от камышей, среди молодой травы пойменного луга и слышал, как плещется вода! Голову сжало от спазма, пришлось обхватить ее обеими руками. Да что ж это, где блаженная тишина⁈
Сколько он так просидел, неведомо. Привыкнуть к пестроте звуков никак не получалось. Как хмельной Данила встал и пошел к реке, омыл лицо. Вот и воля. Только как теперь без сапог и кожуха, в одной драной рубахе? «Обойдусь». Главное на свободе, а то все пустое. Живот подвело от голода.
Переборов холод, Данила побрел по мелководью, прощупывая ступнями дно. Пальцы нащупали раковину. Перловица. Выхватив моллюска из воды, ловец принялся ногтями расковыривать створы. Добыча оказалась противной, склизкой и попросилась обратно. Переборов себя, Данила все же проглотил улов. Потом нашел еще пару. Пока хватит и этого.
И тут внимание привлекло что-то черное, запутавшееся в тине у камышей. Данила осторожно приблизился. Там, лицом вниз, лежал человек. Утопленник. Рывком Данила перевернул тело и вздрогнул — это был Кирша. Или не он, отчего-то было сложно опознать. Да нет, он. Выходит, мужики видели, что детский толкнул немого каменщика, и кинули его в воду следом. Такая вот судьба.
Сапоги княжеского дружинника пришлись Даниле впору, кожух мертвому тоже ни к чему, оставалось только просушить на солнышке. У Кирши был даже припрятан нож, не им ли он пырнул Немко Булгарина у церкви?
Данила оттащил тело к подножию мелового холма, вырубил с помощью ножа неглубокую могилу и прочитал молитву. Из мела выточил ровные блоки, вот и надгробие. Зорьке не в чем будет его упрекнуть, он схоронил ее мужа достойно, даже крест на меловой поверхности вырезал, все честь по чести.
Что теперь? Теперь надо идти на полуночь. Вот только назойливое треньканье птиц вызывает головную боль, но это пройдет. Обязательно пройдет.
Глава XXXVII
Дальний путь
К звукам Данила привык, не сразу, но все ж освоился, голову перестало кружить, а виски стискивать болью. Звуковой хаос начал медленно выстраиваться в стройный ряд, и вот уже знакомо чирикал воробей, пищал назойливый комар и волнующе шумел ветер в кронах деревьев.
Данила шел и шел, опираясь на вырезанный из молодого деревца посох. Очи легко отыскивали старую дорогу, по которой прошли сотни ног и конских копыт. Людей за целую седмицу он так и не встретил, да оно и к лучшему, что от них ожидать, не стал ли человек человеку волком? А вот настоящих волков Данила не боялся, они пока сторонились большое бредущее твердой походкой существо с крепкой палкой в руках. В степи было много хилой после длительной зимы дичи, которая казалась хищникам более легкой добычей. Это потом, когда человек окончательно ослабеет, а поступь потеряет упругость, вот тогда они к нему присмотрятся, начнут красться по следу, не сводя алчных глаз.
А угроза вконец ослабеть была реальной, голод наседал на плечи, перловицы не лезли, улитки — совсем дрянь. Из ножа и палки Данила сделал подобие остроги, но ловкости поймать хоть что-то городскому мастеровому не хватало, рыба плескалась у ног, как бы издеваясь, но на лезвие накалываться не желала. В конец разозлившись рыбак-неудачник скинул с себя рубаху и окунул в воду мелководья, застыл, ожидая пока мелкая рыбешка осмелеет, начнет шнырять поверх полотна. Раз. Эх, упустил! Еще попытка. Резкий рывок, и одна крохотная рыбка полетела на берег, выхваченная рубахой из реки. Данила кинулся ее искать, содрал ножом чешую, выпотрошил и жадно проглотил вместе с малыми костями. Хорошо бы на угольках поджарить, но как добыть огонь? Удары найденных дорогой камней друг о друга и попытки высечь огонь тупой стороной ножа закончились провалом. Ну, да ладно, и сырая сгодится. Снова вернулся к ловле. Небо склонилось к закату, а этаким нудным ловом удалось добыть еще две столь же малые уклейки. Лучше, чем ничего, но сколько времени потеряно, поиск еды замедлял путь.
Когда по десную руку потянулся лес, стало чуть лучше. На опушках удалось наковырять корни кипрея, Данила с жадностью погрыз длинные как стебли корешки и набрал в свитый из коры туес про запас. А еще он смог залезть на деревья и добраться до птичьих гнезд, под возмущенный стрекот он насобирал яиц, но, как бы не хотелось есть, все же оставил по одному яичку. Зачем? Глупая жалость, слишком много смертей Данила видел в последнее время.
На мертвое селение он натолкнулся внезапно. Брел — брел, и вышел к мысу реки, там на пригорке и стояло пепелище. От десятка домов остались лишь обуглившиеся руины, погорел даже простиравшийся за вервью лес. Ни мертвых, ни живых людей в этой пугающей пустоте не было, куда они подевались? Может, кости убитых растащили дикие звери, а может, люди остались живы, но были уведены в полон, возможно, разбежались, в спешке спасаясь от надвигавшейся беды. Чего теперь гадать.
У каждой доброй хозяйки у печки должно лежать кресало, ежели и похозяйничали вороги, то вряд ли заинтересовались такой-то безделицей. Данила полез на пепелище крайнего дома, присел у треснувшей глинобитной печи, долго шарил вокруг. Нашел целый горшок, отложил в сторону, снова принялся за поиски. Камень и кресало нашлись под самой пяткой печи, вместо трута в дело пошла сухая трава. Огонь весело заплясал, пожирая былинки. Данила счастливо улыбнулся. Теперь следует поискать подпол. Не может быть, чтоб вот так все и забрали, а ну как что-то из съестного все же осталось.
Кладовая стояла в стороне. Темный ход в небольшом поросшем травой холмике указывал, что нужно спуститься по земляным ступеням. Данила сделал из сухостоя светец и полез вниз. Врытый в землю сруб, присыпанный землей, уже протряхнули до него — все короба были пусты, если и просыпалось при грабеже зерно, то его подъели грызуны, их помет густо валялся на полу. Данила зашарил на вбитых в стену подпола полках. Чуть в стороне рука нащупала глиняный бок. Светец погас, но очи уже привыкли к полумраку — горшок. Данила осторожно взял его, оценил тяжесть и бережно понес наверх.
В горшке оказался горох. Горох! Вот это удача, так удача. Вечерело, и лазить по остальным домам незваный гость не стал, разжег костерок, отсыпал из своего клада горсть сморщенных горошинок. Набрал у реки водицы и зарыв в костер нехитрую посудину, принялся варить похлебку. От голода и нетерпения сводило живот, но ждать пришлось долго, горох строптив, варился мучительно медленно. И только когда округа погрузилась в плотный мрак, Данила вынул готовое лакомство из золы. Взял берестяную ложку, зачерпнул, наслаждаясь ароматом и вкусом. Все не следует сразу уплетать, можно после стольких дней голода и помереть, объевшись.
Перекусив, но не до сытости, скиталец лег на кожух у еще теплого кострища и погрузился в сон. От такого забытого тепла сразу появилось ощущение дома. Вот Данила в своей избе, лежит на лавке у печки. Дверь со скрипом отворяется, и скрип этот похож на стон колышущихся от северного ветра верб. Кто там? Зорька? Данила торопливо поднимается.
Но в дверном проеме появляется покойный Кирша, румяный, сытый, с озорным наглым взглядом. Сейчас он был тем, юрьвеским ватажником, каким запомнил его Данила в осенний роковой день на княжьем дворе. Помнится, тогда Кирша самонадеянно вызвал на бой владимирского дружинника… Об этом ли сейчас вспоминать. «Чего тебе?» — спросил Данила. «Отчего ты не ушел в булгары? Я бы умер праведником», — оскалил белые зубы соперник. «Мне туда не надобно». «Раньше было надобно, а теперь уж и не надобно. Думаешь, она тебя простит?» — сверкнули наглые очи. «Я про то не думаю», — пожал плечами Данила. «А зря». «Ты же мне соврал, что она погибла в Переяславле, — выкрикнул Данила, во сне так легко выкрикивается все, что хочется. — Тебе же сказали из переяславского полона, что твоей жены там не было, верно? Она же в лес ушла, так?»