— Боюсь, что да.
— Совсем напротив. Говорю вам, я специалист по Квину. Могу я сказать вам, что вы делали?
— Но я же вам признался.
— Мне неловко называть моего уважаемого гостя хитрым лжецом, — ухмыльнулся Дидрих. — Однако вы раскрыли убийство Розмэри Хейт, и убийцей был вовсе не молодой Джим, хотя и свалял дурака, поссорившись со всеми на похоронах Норы, уехав в машине этой журналистки — как же ее звали? — и попытавшись сбежать. Вы там кого-то покрывали, мистер Квин. И получили за это выговор.
— Не слишком обнадеживающая характеристика, не правда ли?
— Все зависит от обстоятельств. От того, кого именно вы покрывали. И почему. Но сам факт, что вы сделали нечто подобное, дает ключ и позволяет понять, кто вы такой.
— Ключ к чему, мистер Ван Хорн?
— Не знаю. Несколько лет ломал над этим голову. Меня волнуют тайны. И потому я, наверное, на них так падок.
— У вас мой тип мышления, — заметил Эллери. — Вы любите блуждать по лабиринтам. Но продолжайте.
— Что же, могу поручиться, что Джессика Фокс не покончила жизнь самоубийством. Ее убили, мистер Квин, и вы это доказали. Более того, вы доказали, кто ее убил. По-моему, вы и здесь утаили правду, и полагаю, все по той же причине.
— Мистер Ван Хорн, вам нужно начать писать самому.
— Но в деле Фокса, равно как и в деле Хейта, я не понял одного. Неужели правда способна стать ложью? Я знаком со всеми людьми, причастными к этим делам, и готов поклясться, что среди них нет ни одного прирожденного преступника.
— Разве вы не ответили на ваш вопрос? Вещи таковы, какими они кажутся, и я не в силах утверждать обратное.
Дидрих посмотрел на него сквозь дым своей сигары. Эллери ответил ему спокойным и дружелюбным взглядом. Дидрих улыбнулся:
— Вы победили. Я не прошу, чтобы вы поколебали мою уверенность. Но мне хотелось бы воспользоваться моим правом узнать истину, как первому и главному поклоннику творчества Квина в Райтсвилле.
— Я не смогу вам помочь в этом, даже если будет настаивать городской магистрат, — пробормотал Эллери.
Дидрих с удовольствием кивнул и запыхтел своей сигарой.
— Даю вам честное слово, что никто не станет мешать вам, пока вы здесь. Я хочу, чтобы вы чувствовали себя в этом доме как в собственной квартире. Пожалуйста, обойдемся без всяких церемоний. Если вы не желаете с нами обедать, просто скажите Салли, и она попросит Лауру или Эйлин подать вам обед в дом для гостей. У нас четыре машины, и вы смело можете воспользоваться любой из них, если вам нужно будет куда-нибудь поехать, или устроить выступление в библиотеке, или вообще прокатиться.
— С вашей стороны это в высшей степени великодушно, мистер Ван Хорн.
— Скорее эгоистично. Я желал бы похвастаться, что ваша книга была написана в доме Ван Хорнов. А если мы начнем вам надоедать, книга получится плохой, и тогда мне нечем станет хвастаться. Понимаете?
Пока Эллери от души смеялся, в кабинет вошла Салли, держа за руку смущенного Говарда. Он принес с собой целую кипу справочников, и его покрытое синяками лицо снова ожило.
Весь оставшийся вечер они сидели и слушали его вдохновенные планы создания пантеона древних богов в Райтсвилле.
Эллери покинул особняк уже после полуночи, собираясь вернуться в коттедж.
Говард отправился вместе с ним на террасу, и несколько минут они пробыли вдвоем.
Луна в ту ночь была на ущербе, и за окнами террасы царила полная мгла. Но кто-то зажег огни в доме для гостей, и в саду от них вытянулись пальцы света, похожие на женщину, расчесывающую свои волосы. В невидимых деревьях шелестел ветер, над их головами мерцали и исчезали звезды, словно прячась от холода.
Они стояли на террасе и молча курили.
Наконец Говард произнес:
— Эллери, что ты думаешь?
— О чем, Говард?
— Об этой сделке с музеем искусств.
— А что я должен думать?
— Ты не считаешь ее своего рода патернализмом?
— Патернализмом?
— Отец покупает для меня музей, чтобы я выставил в нем свои скульптуры.
— И тебя это беспокоит?
— Ну да!
— Говард… — Эллери помедлил, пытаясь подыскать нужные слова. Разговор с Говардом требовал дипломатического такта. — Солонки Челлини появились на свет благодаря Франциску I. Папа Юлий в буквальном смысле слова сделал для росписи Сикстинской капеллы не меньше, чем художники. Без него не было бы фресок и скульптур Микеланджело — ни «Моисея» в Винколи, ни «Рабов» в Лувре. Шекспиру покровительствовал Саутгемптон, Бетховену — граф Вальдштейн, а Ван Гогу всю жизнь помогал его брат Тео.