Трудно было сказать, слушал ли его Говард. Салли тоже обратила на это внимание. Она была озадачена и встревожена.
— Любопытно, какую важную роль иногда играют разные мелочи, — откровенно признался Дидрих. — Месяца два назад я стригся у Джо Люпина в парикмахерской «Холлиса»…
— Салон стрижки и бритья, — ностальгически пробормотал Эллери.
Джо Люпин оказался замешан в деле Хейтов из-за своей жены Тесси, работавшей в магазине косметики на Лоуэр-Мейн. Тогда «Салон стрижки и бритья» в «Холлисе» принадлежал Луиджи Марино, и, подумав о нем, Эллери вспомнил, что видел сегодня днем голову Марино с его густыми черно-седыми волосами. Он склонился над чьим-то намыленным лицом, когда мистер Квин пробирался сквозь толпу в вестибюле «Холлиса».
— …и разговорился с Дж. С. Петтигру. Он сидел под сушилкой в соседнем кресле. Ну, ты знаешь, дорогая. Этот малый занимается недвижимостью.
Эллери увидел мысленным взором двенадцатый номер бюллетеня, лежавший на столе в кабинете Дж. С. на Лоуэр-Мейн во время его первого визита в Райтсвилл. Увидел его ботинки и зубочистку из слоновой кости.
— Речь зашла о городских старожилах, которых уже нет с нами, и кто-то, по-моему это был Луиджи, упомянул о давно умершем старом Теде Файфилде. Дж. С. встрепенулся и сказал: «Конечно, о мертвых плохо говорить не положено, но уж поверьте мне, этот Файфилд был мошенником и подлецом, каких мало». И рассказал, что нанял Файфилда, надеясь отыскать одного типа, сбежавшего после сделки с недвижимостью. Заплатил сыщику гонорар и регулярно доплачивал понемногу, а потом обнаружил, что Файфилд водил его за нос, собирал денежки, присылал ему липовые отчеты, а сам и пальцем не пошевелил, чтобы все отработать. Он даже из Райтсвилла не выезжал! Дж. С. его тогда хорошенько припугнул, пригрозил отобрать лицензию частого детектива. Старый негодяй струхнул и пошел на понятую. Только тут я понял, с кем в свое время связался. Я ведь платил ему целых три года, а он меня дурачил. Оказалось, что и другие клиенты парикмахерской пострадали от проделок Теда Файфилда. Мы ругали его на чем свет стоит. В общем, я был сыт по горло их рассказами. Терпеть не могу, когда со мной играют, точно с молокососом, и сейчас если вспомню, то просто горю от стыда. Но не это главное. Суть здесь в другом: я зависел от Файфилда в вопросе, важном для всех нас. Для каждого.
Салли нахмурилась сильнее прежнего, обняла мужа за шею и непринужденно проговорила:
— Тебе нужно начать писать, дорогой. Столько подробностей. Но где же волнующий итог?
Уолферт сидел и слушал с кислой миной.
— Что же, господа, — сурово произнес Дидрих. — Я решил рискнуть и возобновил поиски. Тридцать лет назад Файфилд меня надул и ничего не стал расследовать. И я передал заказ одному респектабельному агентству в Конхейвене.
— Ты мне об этом ничего не говорил, — с трудом выдавил из себя Говард.
— Нет, сынок, я побоялся. Понял, что дело затянется, — как-никак прошло уже тридцать лет. Мне не хотелось тебя обнадеживать, пока они хоть что-нибудь не узнают.
И вот долгая история завершилась. Тогда Файфилд меня провел. — Салли покрыла ему рукой верхнюю губу, но он успел усмехнуться. — Несколько минут назад мне позвонили из Конхейвена. Я разговаривал с главой агентства. Они все раскопали, всю твою историю. И сами не поверили своей удаче. Сперва они едва было не отказались от расследования и предупредили меня, что впустую потрачу их время и свои деньги. Но я рискнул, и теперь нам известно.
— Кто мои родители? — спросил Говард тем же сдавленным голосом.
— Сынок… — Дидрих засмеялся, а затем ласково ответил: — Они умерли, сынок. И мне жаль.
— Умерли, — повторил Говард. Его внутреннее напряжение было очевидно, и он пытался понять: они умерли, его отец и мать умерли, он их никогда не увидит и не узнает, как они выглядели. Плохо ли это или, может быть, хорошо?
— А вот мне не жаль, — возразила Салли.
Она спрыгнула с колен мужа и устроилась на его столе, начав перебирать бумаги.
— Мне не жаль, потому что, будь они живы, Говард, получилась бы глупейшая неразбериха. Ты для них совершенно чужой, и они для тебя тоже. Встреча смутила бы вас всех и никому не принесла бы пользы. Нет, мне совсем не жаль, Говард. И ты не должен жалеть!