Потом он посмотрел на дом для гостей.
Ставни на его окнах были опущены, а дверь заперта на замок. Сад изменился до неузнаваемости — заросший сорняками, нестриженый, лишившийся стиля.
Он постоял там какое-то время, отдышался и осторожно двинулся к черному ходу. Его внимание привлекли клинья света на земле. Эллери приподнялся на цыпочки и заглянул в окно кухни.
Христина Ван Хорн склонилась над раковиной и мыла посуду. Казалось, ее старую, согнутую спину можно было безошибочно узнать. Но когда она на мгновение повернулась с мокрыми руками, он понял, что это вовсе не Христина, а Лаура.
Ночь выдалась душная, однако Эллери сунул руки в карманы и нащупал там свои кожаные перчатки. Достал их и неторопливо натянул.
Он обошел стену под окнами кухни, стараясь держаться к ней поближе, свернул за дальний угол и остановился. Яркие лучи света, падавшие на эту темную сторону, доходили до железных перил на южной террасе.
А сам источник света был в кабинете.
Эллери пробрался вдоль стены и поднялся по ступенькам на террасу.
Он замедлил шаги поодаль от освещенного кабинета и внимательно оглядел его.
Портьеры были неплотно закрыты.
Он увидел с террасы продолговатый, узкий и невыразительный отсек кабинета. И в части этого отсека на уровне сидящего человека заметил чье-то лицо, а вернее, тоже его часть. Часть лица глубокого старика, с серой, обвисшей кожей. По этой части лица Эллери не узнал никого из живших в особняке.
Но затем лицо немного сдвинулось и Эллери стал виден один глаз, уставившийся в расщелину тьмы. И тогда Эллери догадался. Этот большой, глубоко посаженный, блестящий и очень красивый глаз, несомненно, принадлежит Дидриху Ван Хорну.
Эллери прижал костяшки пальцев в перчатках к ближайшему куску стекла французской двери и резко постучал. Лицо исчезло во мраке. И снова появилось, теперь на него смотрели оба глаза.
Эллери снова постучал и отступил на шаг назад, потому что из кабинета донесся скрипучий голос, похожий на скрежет застоявшихся колес:
— Кто там?
Голос был столь же странным, как и фрагмент лица. И эта странность носила сходный характер. Он принадлежал дряхлому старику.
Эллери приблизил губы к французской двери:
— Квин. Эллери Квин.
Он взялся за дверную ручку, повернул ее и легонько толкнул.
Дверь была заперта. Эллери начал ее трясти.
— Мистер Ван Хорн! Откройте дверь.
Он услышал, как ключ не без труда вставили в замочную скважину, и отпрянул назад. Дверь открылась.
Дидрих сидел в инвалидном кресле, с накинутым на плечи желтым пледом, а его руки вцепились в колеса. Он в упор уставился на Эллери, то прищуриваясь, то напрягая глаза, словно желая получше его разглядеть.
— Почему вы вернулись?
Да, таксист снова оказался прав — он очень старый, не моложе своей матери. И даже старше ее. Вся его сила исчезла без следа, а оболочка тоже растрескалась. Волосы поредели и стали грязно-белыми, их остатки висели безжизненными прядями.
— Потому что я должен был так поступить, — ответил Эллери.
А вот кабинет остался прежним. Стол, лампа, книги, кресло. Только сейчас комната как будто увеличилась. Но потому что уменьшился Дидрих.
Когда он совсем сморщится и умрет, подумал Эллери, продолжая осматриваться, кабинет до того вытянется и в длину и в ширину, что лопнет с треском, точно раздувшийся мыльный пузырь.
Он опять уловил поскрипывание и, повернувшись, увидел, что Дидрих отъехал в инвалидном кресле к центру комнаты, куда не падал свет настольной лампы. Теперь освещены были одни его ноги, а лицо и туловище скрылись в тени.
— Потому что вы должны были так поступить, — повторил Дидрих, явно озадаченный его словами.
Эллери уселся во вращающееся кресло, прижавшись к спинке. Его пальто упало на пол, но он не стал снимать шляпу и положил руки в перчатках на подлокотники кресла.
— Да, я должен был, мистер Ван Хорн, — сказал он. — Сегодня утром я нашел листок в кармане моего старого домашнего пиджака и впервые прочел все, что Говард написал на его обороте.
— Я не желаю вас видеть, ступайте отсюда, мистер Квин, — заявил призрак голосом Дидриха.
Однако Эллери как ни в чем не бывало продолжил:
— Я обнаружил, мистер Ван Хорн, что вы любитель анаграмм. До сих пор я ничего не знал ни о «Лиа Мэсон», ни о «Саломине». Просто не подозревал о вашей изобретательности и тяге к новым, необычным словам.
Инвалидное кресло больше не двигалось. Но голос Дидриха окреп, и в нем послышались теплые нотки.