Красный конверт, лежавший в кармане пиджака мельничным жерновом и державший В. своей тяжестью на беспомощной привязи, словно корабль, прикованный якорем ко дну, вдруг, в одно мгновение, потерял весь свой вес. Вот, прозвучало в В. фанфарным пением, вот, сейчас! Другого такого случая может не представиться, именно сейчас!
Пионерка, получив отповедь директора по связям, постояла-постояла с уязвленно-обескураженным выражением лица, вздернула подбородок знаком непобежденности, собираясь садиться, – В. движением руки остановил ее.
– Вы бы хотели, чтобы я поставил у вас на глазах опыт? Чтобы вы лично могли убедиться?
– Да, – живо отозвалась пионерка. – Чтобы у меня не осталось никаких сомнений. Чтобы ни у кого, – повела она руками вокруг, – не осталось сомнений.
– В чем? – спросил В.
– Ну, в том… – она сбилась. Она не решалась произнести. И решилась: – В том, что вы можете вот так по воде…
– Да я и не могу, – сказал В.
Океанская волна, ревя и сметая все на своем пути, прокатилась по залу. Как это! что он такое? что это значит? – можно было разобрать отдельные слова в этом океанском реве.
– Идиот, – услышал В. шепот директора по связям, – что ты несешь? Кто тебя просил? Заткнись!
Но красный конверт в кармане больше не весил ничего, пушинка была тяжелее этого красного конверта в кармане, во сто крат тяжелее, в тысячу крат!
– Я правда не могу, – повторил В., звуком своего голоса в динамиках перекрывая гул океанской волны, катающейся по залу. – Мы можем поехать сейчас на озеро, на то же самое, – пожалуйста. В действительности то была всеобщая галлюцинация.
– Никуда мы не едем! Наш герой шутит! Прошу всех оставаться на местах, пресс-конференция продолжается! – используя, как до того В., могучую силу динамиков, попробовал успокоить зал директор по связям.
Но он уже ничего не мог сделать. Зал кипел, бушевал ветер, летели в лицо брызги пены – это была буря, девятый вал: все поднимались, садились и тут же вновь поднимались, устремлялись, толкаясь, в проходы.
– Едем! Сейчас же! Такой случай! Раз он согласен! – звучало в зале, и никакими динамиками невозможно было теперь совладать с этим штормом.
– Идиот! Идиот! Идиот! – снова воскликнул директор по связям, хватая В. за руку и склоняясь к нему. – Идиот!
– А что ж не поехать?! – счастливо ответил ему В., и сам поднимаясь вслед встающему залу.
Он чувствовал в себе такое освобождение – словно и в самом деле был кораблем, принужденным чуждою волей стоять на якоре, и вот якорь оторвался от морского дна, поднят на борт, ничего не держит – можно плыть. Вчерашний вечер, когда вода приняла в свое лоно, объяв собой его тело, прошивал В. насквозь, от макушки до пят, столь счастливым живым воспоминанием – реальнее того, что происходило сейчас; он знал результат предстоящего опыта, и после него он будет наконец-то свободен окончательно.
На улице около заводоуправления разыгралась сцена эвакуации за пять минут перед вступлением вражеских сил в сдаваемый город. Кто-то был без колес и носился от одной машины к другой, умоляя подсадить к себе. У кого-то машина оказалась припаркована слишком далеко, и он, придерживая рукой свисающие с шеи фотокамеры, как прыгающие груди, прямо от крыльца пулял к ней, не разбирая дороги, подобно спринтеру, бегущему стометровку. У кого-то не заводился мотор, и он в отчаянии метался между рулем и передком со взодранной к небу крышкой капота, пытаясь уразуметь, в чем дело. У кого-то замкнуло сигнализацию, и она оглашала округу своим надрывным крякающим воем, рождая полное ощущение паники перед вражеским вторжением.
Сесть в свой “Фольксваген” В. не дали. Он уже открыл дверцу, уже изготовился опуститься на сиденье, – около него возникли двое в черных костюмах, в которых по неумолимой непреклонности он тотчас угадал охранников, и один из них повелевающим жестом указал ему на черный “Мерседес” поодаль: “Пожалуйста, туда”. В. попробовал отстоять свое право ехать на той машине, на какой желает, охранник, придерживая В. железной хваткой за локоть, повторил: “Туда, пожалуйста!”. “Пожалуйста” в его голосе было не формой вежливости, а приказанием.
На заднем сиденье “Мерседеса” сидел, приветливо смотрел на В. его новый непосредственный начальник, директор по связям с общественностью.
– Куда это ты? Ну-ка, ну-ка, – призывно помахал он рукой, указывая В. на место рядом с собой. – Располагайся. Рабочий день. Должно находиться там, где положено. Положено тут.
Он простил В., от негодования его не осталось следа, кажется, ему теперь даже нравилось, что они отправляются на эту прогулку к озеру. Такое продолжение пресс-конференции на природе. С шоу-экспериментом в качестве развлечения. Ну-ну, мысленно посулил В. Будет вам шоу. Мозг туманился, сердце стучало в горле, словно пытаясь продемонстрировать смысл выражения “рвалось из груди”.
– Генеральный очень доволен, – наклонился директор по связям к В., когда водитель по его сигналу тронул машину. – Очень доволен, просил тебе передать.
– Его же не было, – только и нашелся что ответить В.
– А достижения науки и техники на что? – Во взгляде директора по связям, каким он одарил В., было ироническое лукавство. – И слышал, и видел. Как говорится, не беспохлебся! – закончил он с хохотком этим словечком из детства. – А покрасоваться-то чего решил? – спросил директор по связям немного погодя – так, словно подмигнул. – Тщеславие свое потешить? Тщеславие – грех! С тщеславием надо бороться.
– Вот я и поборюсь, – ответил В. через паузу.
Директор по связям посидел-посидел молча, обдумывая слова В., и, видимо, решил, что нужды прозревать их смысл нет.
– Тщеславие – грех, но без него куда же? Тщеславие – движитель прогресса, – подытожил он.
Изогнувшись, В. посмотрел в зеркало заднего вида. Стадо машин, запрудив всю дорогу, плотными рядами катило за их “Мерседесом”. Звери, устремившиеся к водопою.
Озеро встретило той же картиной, которая запомнилась В. по дню, так переиначившему его жизнь. На песчаной полоске пляжа было столпотворение – впору решить, что весь город, кто мог, собрался здесь, бросив свои дела. Солнце, когда вышел из кондиционированной прохлады “Мерседеса”, обрушилось на голову таким жаром, словно в их средние широты переместилась сама Сахара.
Десяток закованных в костюмы охранников – и среди них те двое, что не дали В. сесть в его “Фольксваген”, – двигаясь полукольцом, живо очистили песчаное пространство от купающегося люда, вытеснив его за пределы пляжа. Журналисты занимали освободившееся место с резвостью библейской египетской саранчи. Расставлялись штативы, водружались на них камеры, высвобождались из чехлов фотоаппараты, кого-то не устраивала его позиция, он пытался потеснить соседа – вспыхивали ссоры, несколько папарацци обменялись чувствительными, судя по всему, тычками. Для заводского топ-менеджмента охранникам пришлось проводить операцию по расчистке места еще раз. Журналисты в отличие от обнаженного пляжного люда уходить не хотели, сопротивлялись, угрожали невнятными разоблачениями, – впечатляющее вышло действо. Впрочем, для директора по общественным связям, бережно пересаженного охранниками из машины в коляску, которая прибыла в багажнике, журналисты потеснились беспрекословно.
– Что, народ жаждет зрелищ, – обращаясь к В., сказал директор по связям. – Просим! Театр уж полон, ложи блещут…
Броситься, как вчера, в воду, в фейерверке взлетающих брызг, войти в нее, вынырнуть и поплыть неторопливыми, спокойными саженками – такое было желание у В. Но для этого следовало раздеться – у всех на глазах, – да ко всему тому он был все же не в плавках, а в трусах – славный был бы у него видок, пойди он на поводу у своего желания.
Нагнувшись, В. закатал брюки выше колен, разулся, снял носки. Достаточно будет, если он просто зайдет в воду. Побродит в ней. Вода что в полуметре от берега, что посередине озера – все вода.
Подойдя к кромке воды, он приостановился. Народ с песчаной полоски пляжа выдавили за его пределы, купальщики же остались в воде, и сейчас все до одного прекратили свои водные забавы, замерли – кто на какой глубине – и только прянули в стороны, как бы расчистив В. путь. Посередине озера в блещущей чешуей серебристо-аквамариновой ряби виднелось несколько голов отличных пловцов. Все было точно как позавчера, когда он, приподнявшись на локте, любовался со всхолмья открывавшейся глазу картиной.