Регем согласно кивал, хотя и не мог припомнить, чтоб слышал от отца или еще кого-нибудь, будто возле Зимрана когда-либо водились медведи. Может быть, южнее, где-нибудь в Илае? В голове у него шумело от вина и от музыки. Он не заметил, когда появились девицы, призванные услаждать слух и зрелище пирующих, но свистение флейт, аккорды арф и звуки цитр сливались для него в общий гул.
Ксуф подливал ему и себе, плеская красным вином на узорчатое одеяние, расшитое пальмами и птицами.
– А еще лучше – оставался бы ты здесь, в Зимране, – говорил он. – Мне верные люди нужны не только в походах. А ты засел, как сыч, в своем Маоне, среди дикарей этих, которые и на людей-то не похожи. Брось ты его, поставь наместника и перебирайся всей семьей в отцов дом, благо он теперь пуст…
– Нет, – государь, – твердо отвечал Регем. – Если стал я князем в Маоне, стало быть, судьба моя этот город защищать, и о жителях его заботиться. Бросить их я не могу.
– Тебе, значит, маонские ткачи и красильщики дороже царя!
– Вовсе нет. Но за тебя, повелитель, есть кому постоять. Один Криос чего стоит. – Регем указал на военачальника, сидевшего слева от царя. – Да ты и сам никому себя в обиду не дашь. А моих, как ты говоришь, ткачей, кроме меня защитить некому. – Обнаружив, что его чаша вновь полна, Регем отпил и продолжал. – И не думай, что наш род долгом своим перед царем пренебрегает. Скоро придет черед сына моего приносить тебе клятву верности. Лет десять всего… Это быстро, оглянуться не успеешь, а он уже взрослый, и мы – старики…
Выпили и за это. Затем в памяти Регема наступил некоторый провал, а потом он обнаружил, что на пару с царем, бия себя в грудь, и призывая отческих богов в свидетели, они клянутся, что не пожалеют друг для друга самого дорого и заветного.
– Все слышали? – кричал Ксуф. – Вот он, мерзавец, не любит своего государя, не хочет ради него бросить этот свинячий Маон, а я все равно его люблю, как брата родного! И сейчас всем докажу. Икеш! – казначей, обретавшийся где-то в конце стола, мгновенно предстал пред царские очи. – Принеси, негодяй, из сокровищницы тот камень, что мой отец добыл в битве с князем Хатраля!
Кругом восхищенно загудели. Эта история уже стала легендой. Более тридцати лет назад южные соседи, решили, что способны на большее, чем обычные пограничные набеги. Несколько племен объединились под предводительством правителя княжества Хатраль, и пренебрегши обычным путем – через Кааф, сумели удачно обойти Илай и вторгнуться в центральные области Нира. Но здесь им дорогу преградил царь Лабдак со своим войском и нанес такое поражение, что ни в Хатраль, ни в Дебен не вернулся, как говорили, ни один человек. И с тех пор южане не осмеливались предпринимать ничего подобного. Правда, храбрые всадники пустынь не были приучены к долгим походам, и ко времени встречи с Лабдаком были измотаны, а их кони и верблюды во множестве пали в горных ущельях. Но это, разумеется, нисколько не умаляло значения одержанной Лабдаком победы. Хороший полководец знает свой час.
Среди добычи, взятой Лабдаком после того сражения, был рубин величиной с голубиное яйцо. Князь Хатраля носил его на шлеме, ибо был такой обычай в тех краях: мужчина не носит ни серег, ни колец, ни ожерелий, ни браслетов, предоставляя все это женщинам, однако покрывает драгоценностями оружие и доспехи. Теперь камень хранился в сокровищнице Зимранского дворца, но иногда на празднествах царь приказывал его принести, дабы полюбоваться.
Пока пирующие вспоминали эту историю, вернулся Икеш, человек со впалой грудью и выпуклым животом, остроконечной черной бородой и почти совсем лысый, торжественно неся на вытянутых руках маленький резной ларец, каковой он и протянул царю.
– Вот! – Ксуф распахнул крышку ларца, вынул рубин и поднял над головой. Свет факелов отразился в гранях, бросил на пальцы царя кровавый отблеск. Пирующие восхищенно загомонили, некоторые демонстративно прикрывали руками глаза, точно ослепленные сверканием камня. – Это самое дорогое и ценное из всего, чем я владею. Но клянусь, что для друга моего Регема не пожалею и самого дорогого. Прими от меня, Регем, этот камень в дар!
– Но, государь, я не достоин…
– Достоин, достоин. Бери, говорю тебе!
Регем изумленно смотрел на красный камень, который Ксуф чуть ли не силой вкладывал в его руку.
– Я не могу принять такой подарок…
– Хочешь оскорбить своего царя? Или, если ты такой гордый, можешь также дать клятву, что отдашь мне самое дорогое из своего имущества, по моему выбору.
– Хорошо. Я клянусь. – Регем вздохнул и взял камень. Ксуф выглядел необычайно довольным.
– Вы свидетели, друзья и подданные! Он поклялся и взял рубин. А теперь я хочу получить из имущества Регема то, что мне больше всего по нраву – его жену!
Хмель мгновенно покинул голову Регема. Он вскочил, бросив рубин на стол.
– Этого я не сделаю!
– Все слышали, что ты поклялся.
Пирующие смолкли. Регем озирался по сторонам, ища поддержки, но не находил. Ксуф поймал его в ловушку – это было очевидно.
– Что угодно, кроме жены!
– Я назвал свое условие и не отступлю! Я царь, а не торгаш!
Регем не мог возразить, что жена не имущество. Такая мысль никогда бы не посетила его. Но и уступить Ксуфу он не мог.
– Я тоже не торгаш, – раздельно сказал он. – Я воин, а воин по доброй воле не отдаст жену на позор, пусть даже и царю. Я клялся тебе, но большая клятва убивает меньшую. Клянусь всеми богами, что никогда не причиню матери моего сына такого зла! – И, оскалившись в ярости, добавил: – Потому что моя жена, в отличие от иных, не бесплодна!
Ксуф также вскочил, едва не опрокинув кресло. Они стояли друг против друга – огромный, мощный, широкоплечий царь и невысокий худой Регем, и на сей раз это было совсем не смешно.
На пир являлись без мечей, но вот ножи, чтобы резать мясо, были необходимы. Как бы ни был взбешен Ксуф, его налитые кровью глаза отлично видели, что Регем сжимает рукоять кинжала. Он видел Регема на войне и знал – лезвие вонзится в царское горло до того, как прозвучит приказ схватить преступника. Однако Ксуф был слишком упрям и слишком горд, чтобы признать свою неправоту.
Тем временем до притихших было гостей дошло, наконец, что именно сказал Регем. И Криос, начальник гвардии, поднялся, прижав руку к сердцу.
– Прости, государь, но сын Иорама сказал верно. Ты сам часто повторяешь, что здесь не Шамгари. Не стоит ссориться с верными тебе князьями из-за такой безделицы. На свете полно красивых женщин и девиц для твоего удовольствия, забудь же о матери чужих детей!
Ксуф грузно опустился в кресло. Отдышался.
– Хорошо, друг. Верно, я сегодня много выпил и забылся. Но и видеть за своим столом клятвопреступника не желаю! – заорал он.
– Я бы и сам здесь не остался – бросил Регем. Ему хотелось перевернуть стол и перешагнуть через него, но он сдержался. Молча направился к выходу. Царский рубин остался лежать среди объедков и винных луж – никто не решался прикоснуться к нему.
Регем вернулся в отцовский дом на рассвете и тут же поднял на ноги охрану, слуг и семью. Сестре и племяннику он велел немедленно возвращаться в собственные владения.
Сам он желал покинуть город как только откроются ворота. Ксуф мог к утру позабыть о ночной ссоре – такое бывало, а мог распалиться еще большей яростью. Регем не собирался этого дожидаться. Следовало как можно скорее укрыться в Маоне. Даже в открытой степи встреча с опасностью будет предпочтительней, чем на столичных улицах.
Далле он сказал, что поссорился с царем, но не открыл, по какой причине, а она не стала спрашивать. Мужчины на пирах пьют, а выпив – сварятся, она всю жизнь про это слышала, это обычное дело.
Но на сей раз не было никаких носилок. Регем велел ей закутаться в плотный плащ с ног до головы, чтоб на нее не глазели, и усадил в колесницу. Ради безопасности пришлось пренебречь обычаями. Регем отдал последние распоряжения по дому – Далла не знала, какие, и они тронулись в путь.
Город, против всяких опасений, они покинули беспрепятственно. А затем началась сумасшедшая скачка, для Даллы почти невыносимая. Весь опыт езды в колесницах для нее ограничивался церемониальными шествиями, а сейчас она чувствовала себя измученной, избитой до полусмерти, а скорость внушала ей ужас, Но она не жаловалась. Чем быстрее они ехали, тем ближе становился Маон, а с ним Катан и Бероя. Вдобавок она привыкла полагаться на мужа, на его опыт и знания. Степи сменились лугами, и в предчувствии встречи с домом видение льдисто-белого Зимрана начало исчезать из памяти. А увидев башни и стены Маона – такие грубые, приземистые, некрасивые, Далла впервые за время путешествия расплакалась – от радости.