В храм, к свадебному обряду, новобрачную, даже если это была не юная девушка, а вдова, должны были сопровождать мать или любая старшая родственница. Однако единственными родственницами Даллы в Зимране и его окрестностях были сестры Регема, с которым Далла состояла в дальнем родстве. Приглашать кого-нибудь из них в данном случае было бы совсем неблагопристойно. Но не менее дурно было бы, если бы Даллу сопровождали только служанки.
Рамессу разрешил эту проблему. В покоях дворца появилась невысокая полная женщина в летах. У нее были голубые глаза, вздернутый нос и крепкий подбородок. Она отрекомендовалась помощницей Фратагуны, верховной жрицы Мелиты Зимрана, и заявила, что будет замещать отсутствующую родственницу. Далла выслушала ее безучастно. Бероя следила за жрицей ревнивым взором, но помалкивала. Зато жрица ( Далла так и не запомнила ее имени) болтала не умолкая. Она наставляла Даллу относительно соблюдения обрядов, временами спохватываясь, что дочь князя Маонского знает о Мелите не понаслышке, и тут же забывая об этом. Рассказывала, что в прежние времена царицы, перед тем, как вступить в брак, должны были трое суток проводить в крипте храма, в молитвах и строгом посте. Но Мелита не так сурова, как Никкаль. Она хочет, чтоб женщины шли у венцу крепкими и бодрыми не только духом, но и телом. Мелита – дарительница наслаждений, а какие же наслаждения на пустой желудок?
Далла плохо разбиралась в старинных обычаях, но сейчас она бы предпочла соблюсти пост. Потому что при мысли о наслаждениях на ложе Ксуфа ее начинало мутить.
Ее облачили в два платья: нижнее – розовое, с длинными распашными рукавами, и верхнее лиловое, без рукавов, вышитое жемчугом. Обули в туфли из золотой кожи. Только кожа и была позолочена, прочее золото было чеканным, литым и кованным, и представлено в изобилии. Пояс, ожерелья, цепочки, запястья и витые браслеты, перстни на каждый палец, длинные серьги, – к счастью для Даллы, в Зимране отказались еще от одного старинного обычая – вдевать драгоценные кольца также и в нос, считая это безобразным. Ее белокурые волосы убрали в высокую прическу и оплели нитками жемчуга и кораллов. Никогда еще Далле не приходилось носить столько драгоценностей сразу, хотя дом Тахаша был известен своим богатством. Но воистину это богатство было бедностью в сравнении с царским роскошеством. Свадебный наряд хрустел, звенел и переливался при каждом шаге. Весил он тоже немало, и если бы Далле пришлось идти до храма пешком, она, наверное, упала бы в изнеможении. Но об этом не было и речи. Набросив на Даллу длинное прозрачное покрывало шафранного цвета, жрица и Рамессу подхватили ее под руки и вывели по лестнице вниз, где уже поджидали носилки.
Носилки были не те, в которых Далла прибыла в Зимран. гораздо более роскошные и просторные, хотя влечь их полагалось не лошадям, а людям. Рамессу и жрица поместились вместе с Даллой в носилки. Бероя осталась снаружи, возглавив свиту рабынь, которая также должна была сопровождать царицу. Носильщики рывком подняли свою ношу, и процессия двинулась по улицам Зимрана.
Далла плохо запомнила этот путь. Болтливая служительница Мелиты все время нашептывала ей на ухо какие-то скабрезные истории (этого тоже требовал обычай), но они не раздражали Даллу, потому что плохо доходили до ее сознания, так же, как пение и музыка, доносившиеся снаружи. Рамессу, в противовес жрице, не произносил ни слова. В носилках было очень тесно и душно. Благовония, которыми щедро умастили тело и волосы Даллы, смешавшись с потом, почти клубились в воздухе. Затем в глаза ударил яркий солнечный свет, и Далла зажмурилась. Это откинули полог носилок. Они прибыли.
Хотя большинство строений в Зимране, во всяком случае, в аристократических кварталах столицы, были белыми, стройными и праздничными, храм Мелиты производил если не мрачное, то суровое впечатление. Он был построен задолго до прихода завоевателей и некогда был посвящен Никкаль. С тех пор многое изменилось и во внешнем, и во внутреннем убранстве храма. Поскольку здешняя Никкаль была богиней битвы и охоты, а шлемоблещущий Кемош-Ларан не терпел соперничества. О прежних временах напоминали сохранившиеся фризы с изображением львиц: спящих, бегущих, дерущихся, терзающих добычу, и приземистые, мощные колонны.
Это увидела Далла, выйдя из носилок. И тут же забыла. Если бы ее не поддерживали под локти, она бы пошатнулась – такая слабость охватила ее. К храму приближалась колесница Ксуфа.
Это была та же колесница, украшенная золотом, что Далла видела на погребении Иорама. И одежда на Ксуфе была та же алая и пурпурная. Лучше б ей никогда не появляться на похоронах… Она предстала перед смертью, и смерть увидела ее.
Но в глазах толпы, собравшейся на площади, они выглядели великолепно – в ярких нарядах, усыпанные драгоценностями, сверкающие золотом.
У простонародья, даже в столице, не так много развлечений, и почему бы не порадоваться царской свадьбе от всего сердца? Когда Ксуф спрыгнул с колесницы, зрители разразились восторженным ревом и замахали яблоневыми ветками, увитыми плющом.
Ксуф повернулся к Далле, победоносно улыбнулся, хотя вряд ли мог видеть, как она напугана, из-за покрывала, скрывавшего ее лицо. Его же собственное лицо… Далла не вглядывалась в него внимательно при двух прежних встречах, и успела подзабыть, как выглядит Ксуф. Помнила лишь, что он ей не понравился.
Он не был уродлив. Даже и особенно некрасивым нельзя было его назвать. Встречаются люди с гораздо более отталкивающей внешностью.
Крупное, мясистое, под стать фигуре лицо, покрытое красноватым загаром. Прямой нос с утолщением на конце. Водянисто-серые глаза, утопленные между выцветшими ресницами и набрякшими веками. Выпяченные губы, крепкие зубы, способные перемолоть берцовую кость. На голове – царская диадема. Точно – бывает хуже. Но было в нем нечто, внушавшее Далле непреодолимый ужас.
Ксуф не дотронулся до нее и даже не подошел. Деликатность тут была не при чем – так полагалось. Они должны были войти в храм в разные двери и встретиться уже внутри.
Спутники Даллы, подтолкнув, повлекли ее по лестнице. Она переставляла ноги, не сопротивляясь. Подол длинного платья волочился по ступеням.
В храме пылало множество светильников, и свет их отражался в золоте, полированном камне и горном хрустале, а также в пластинках слюды, которые так часто служили в Зимране для украшения дворцов и святилищ. Так что внутри глаза слепило не меньше, чем снаружи. Посреди этого сияния возвышалась статуя Мелиты. Далла устремила взгляд к своей божественной покровительнице, ища утешения. Напрасно.
Зимранская Мелита была гораздо старше своей сестры в Маоне, и в ней не было привычных Далле изящества и прелести. Изваяние представляло богиню сидящей. На ней была широкая длинная юбка. Выше пояса она была обнажена. Высокую прическу венчали изогнутые коровьи рога – так иногда изображали Никкаль. Зимранская Мелита переняла этот атрибут Госпожи Луны, который нынешние ваятели, почитавшие Мелиту, избегали повторять. У богини были пышные шарообразные груди и широкие бедра. Руки ее покоились на коленях. Статуя была довольно грубой работы, и раскрашена яркими, резкими красками, что производило несколько пугающее впечатление. И она была такой большой, что не сразу замечались две человеческие фигурки у ее подножия. Спинки кресел, в которых они сидели, не доставали до каменных колен богини.
Спутники Даллы отпустили ее, и она медленно пошла к верховной жрице и жрецу Мелиты.
В каждом городе, где почиталась Мелита, верховная жрица храма была самой заметной фигурой культа. Без ее участия нельзя было провести ни одного важного обряда или жертвоприношения. Жрец был гораздо менее на виду, о нем редко говорили в городе, однако он ведал казной храма и прочими материальными вопросами, которые не должны были отвлекать его соратницу от служения. Далле полагалось знать это еще по Маону, но она исполняла свой религиозный долг, не задумываясь об его основах.
Жрица никогда не могла быть слишком юной – для того, чтобы достичь этого ранга, требовалось пройти определенный период ученичества. и три степени посвящения. Но она не должна быть и чересчур старой для того, чтобы исполнять обряд священного брака. Поэтому верховная жрица была, как правило, не моложе двадцати пяти лет и не старше сорока пяти. Потом она отправлялась в отставку, "ткать покровы для богини" (кстати, в прежние времена это была не метафора). Случай в Маоне, во младенчестве Даллы, когда жрица оказалась глубокой старухой, был исключением, следствием небрежности, с которой в те года на родине Даллы относились к культу Мелиты. Что касается возраста жреца, то здесь об ограничениях не было слышно.