Были и другие опасности – хищные звери. В предгорьях водились медведи, здесь они взаправду были, в отличие от Илая, а в пустыне, как поговаривали, еще оставались львы. Правда, никто из людей Паучихи львов воочию не видел, скорее всего истории о львах были отголосками каких-то южных рассказов. Но может быть, пастухи, стращавшие их львами, и не лгали – должно быть, были годы, когда львы приходили с юга, где обитали во множестве. А волки и шакалы! Они рыскали по пустыне и по предгорьям, и нужно соблюдать осторожность и стеречь лошадей. Люди Паучихи носили на себе шрамы не только от мечей и стрел разбойников, но и от волчьих зубов.
А песчаные бури, стоившие жизни стольким путникам? Да что там говорить, опасность заполняла все их существование, и она же придавало ему смысл.
Но пока похоже было на то, что предсказание слепого Харифа снова оказалось правдой. Он хотел остаться в отряде, потому что в этом случае ему ничто не угрожало. И в самом деле, рейд их казался вольным странствием, и словно бы грабители и волки спешили убраться с их пути в свои логова.
Но зиму никто отменить не мог. Ее в этих краях отличали ураганные ветра и пресловутые песчаные бури. Всякое движение на караванных путях прекращалось. Даже привычные ко всему пастухи спешили найти укрытия для себя и для своих стад, а купцы торопились под защиту городских стен.
Отряду Паучихи также пора было возвращаться в Кааф. Но прежде они остановились ради краткой передышки в долине Зерах. Урожай к тому времени был убран, и приход пограничных стражей совпал с осенними праздниками жителей долины. Людей Паучихи встретили с радостью – хотя бы потому, что пришли они, а не грабители. Радовались и стражи – предстоящему пиршеству, ибо в последние дни питались они скудно, воде, достаточной для того, чтобы можно было не только пить и поить лошадей, но и вымыться – а это для нирцев было немаловажно, и хмельному питью, худшему, чем то вино, что подавалось в Каафе, зато изобильному. Радовались женщинам, и не зря. Праздник урожая даже в тех селениях, где женщины и девушки в обычные дни скрывались за пологами и прятали лица, возвращал им позабытую свободу. С этим смирились – ночь праздника придет и уйдет, и жизнь вернется в обычное русло.
Дарда поставила шатер на краю долины. В пустыне она не делала этого, ночуя, как и остальные, под открытым небом. Но в селениях требовалось соблюдать достоинство вождя. Праздник, в отличие от подчиненных, ее не радовал. Научившись ценить то, чего не знала на протяжении первых тринадцати лет своей жизни – острую шутку, музыку, танцы и пение – Паучиха стремилась избегать веселых сборищ. Они слишком сильно напоминали ей о том, что отличает ее от прочих женщин. Но не показавшись на празднике вовсе, она проявила бы неуважение к селению, нередко предоставлявшему отряду приют и пропитание. Она умылась, переоделась в чистое, прикрыла лицо, и с закатом спустилась в деревню. Там уже были все ее люди, за исключением часовых, ибо даже в праздничные ночи не следовало забывать об осторожности.
Пировали под открытым небом, на деревенской площади. Нирцы в большинстве своем умело вели хозяйство даже на скудной земле, и голод был в этой стране редким явлением. Но в обычные дни пища была простой, и почти без мяса. Сегодня было не так. Закололи целого быка, и каждый из пирующих мог наслаждаться не только мясом, но и жирной, обильно перченой мясной похлебкой. Кроме этого, резали ягнят и коз. Был и свежий хлеб, и тыквенная каша, вареные чечевица и горох, и тертая редька. Грудами на глиняных блюдах лежали огурцы, финики и резаные ломтиками дыни. Для утоления жажды были пиво, сикера и хмельной мед – в городах почти не знали этого напитка.
Но на праздниках должны услаждаться также зрение и слух, и нирский обычай требует насыщаться чинно, а не предаваться поспешному обжорству. С наступлением темноты, когда собравшиеся изрядно откушали, а до окончания праздника было еще далеко, девушки вышли на площадь, чтобы песнями и плясками веселить себя, сородичей и гостей.
В Зерахе не то, чтобы не знали музыкальных инструментов. Знали, и некоторые умели играть, переняв это умение у купцов и певцов, бродивших по дорогам. Но на таких праздниках цитры, флейты и самвики казались лишними. Только пение сопровождало танец, пение хором и удары в ладоши. Девушки разделились на две шеренги и в танце теснили друг друга, поочередно отступая и наступая, как два воинственных стана. И в самих девушках, совсем недавно столь скромных и тихих, проявлялось нечто воинственное, когда они, яростно притоптывая о землю, наступали на шеренгу соперниц. Глаза их горели возбуждением, распущенные волосы со вплетенными цветными бусами хлестали по спинам, голоса, выпевающие слова песен, делались гортанными. А зрители подбадривали их, без устали хлопая и подпевая. Порой та или иная из девушек выбегала из шеренги и начинала упоенно кружиться, точно подхваченная ветром.
Лаши и Тамрук, сидевшие рядом с Дардой, били в ладони и пели. Дарда только смотрела на танцующих. Сама она не танцевала никогда, хотя ее сильное, гибкое, тренированное тело было для этого идеально приспособлено. Но она знала: если Паучиха в сражении заставляет видеть себя прекрасной, то Паучиха танцующая станет посмешищем.
Есть с закрытым лицом ей было затруднительно, она лишь выпила в начале вечера немного пива. Через некоторое время она сказала Лаши:
– Я хочу спать. Обойду посты и вернусь к себе. – Лаши, разгоряченный, но отнюдь не пьяный, бросил на нее вопросительный взгляд, и Дарда твердо повторила. – В самом деле, хочу спать.
Она лгала. Спать ей нисколько не хотелось. Но к полуночи те, кто пришел на праздник не только пить и есть, уже найдут себе пару, и разбредутся по долине. Дарда предпочитала уйти раньше и не мешать своим людям развлекаться. Безусловно, Лаши мог и ей подыскать какую-нибудь девушку, но сегодня Дарда предпочитала побыть в одиночестве.
Проверив стражу, она вернулась в шатер, стянула плащ и платок, разулась. Отдых – это блаженный дар богов, и не стоит гневить Хаддада и Никкаль, отвергая его. Ночи становились прохладными, однако Дарда оставила полог отброшенным. Она растянулась на кошме, заложила руку за голову. Звезды в черном небе и костры в долине, казалось, отражали друг друга, и Дарда словно бы плыла среди тьмы и огней.
Потом огни заслонил чей-то черный силуэт. Проклятье, неужели часовые поддались общему разгулу и пропустили врага? Действовать в шатре посохом было неудобно – прежде, чем это дошло до сознания Дарды, рука уже сжала кинжал.
Бросить его она не успела.
Человек на пороге произнес:
– Не хватайся за оружие, это всего лишь я.
Дарда села. Нирский обычай считал неподобающим принимать гостя лежа. Даже такого гостя, который не видит, стоишь ты, лежишь, принимаешь его в царской одежде или нагишом.
– Входи.
Последовав приглашению, Хариф зацепил плечом полог шатра, и тот упал. Но, привычный к темноте слепой не споткнулся, а уверенно сел напротив Дарды.
– Что тебе нужно, провидец?
– Ты не очень учтива с гостем.
– Учтивость – не из числа моих достоинств. Это должно быть заметно даже слепому.
– Ты на себя клевещешь. Но я отвечу: мне нечего делать на празднике. Поэтому я ждал, когда вернешься ты.
– А если бы я вернулась не одна?
– Но ты одна, и незачем загадывать, что было бы тогда.
– Что ж, сиди, раз пришел… – Внезапно ее осенило. – Ах, вот оно что! Ты по-прежнему борешься с моими пороками. Предположил, что ко мне придет женщина, и решил этому помешать.
– Можно сказать и так.
– С какой стати, слепой, ты присвоил себе звание стража моей добродетели? Я живу так, как хочу. Если боги создали меня Паучихой, я не собираюсь притворяться пестрой бабочкой, – сравнение матери Теменун показалось ей уместным.