Когда Далле исполнилось четырнадцать лет, отпраздновали пышную свадьбу. И снова весь Маон пил, ел и веселился за счет княжеских житниц и погребов. И всем было весело, и даже отвернутые женихи, вовсю попользовавшись гостеприимством Тахаша, не затаили зла.
А еще через год Тахаш умер, успев еще увидеть и подержать на руках новорожденного внука – на редкость крепкого и здорового мальчика, с такими же, как у матери глазами цвета вечернего неба.
И умер он, совершенно успокоенный относительно будущего рода своего, и княжества, и даже счастливый.
Он так и не узнал, как счастлив был тем, что умер.
ДАРДА
Звали ее Дарда. Так называется кустарник, растущий на сухой каменистой почве, с искривленным от безжалостных ветров стволом, ветками, почти лишенными листьев и долгими шипами. Но даже такое имя казалось для нее слишком красивым. Поэтому ее называли уродиной, чудовищем, а с возрастом все чаще – Паучихой, из-за непомерно длинных в сравнении с туловищем рук и ног. Лицо у нее было под стать фигуре. Костлявый нос напоминал формой разбойничий клинок, подбородок выпячен. Узкие губы выглядели совершенно бесцветными, при том, что кожа была сожжена загаром. Такими же бесцветными стали выгоревшие от солнца брови и ресницы. Тускло-рыжие (при другой наружности их назвали бы бронзовыми) жесткие курчавые волосы ей приходилось укорачивать ножом, иначе с ними было бы невозможно справиться. Она заплетала их в короткие и торчащие, словно рога, косицы, а чаще оставляла, как есть. Голос ее был монотонным и почти лишен выражения,
Люди считают уродов злыми. Дарда была, безусловно, злой девочкой, и чем старше, тем злее она становилась. Но где причина и где следствие? С какой стати быть доброй, если никто не добр к тебе, включая родителей?
Ее родителей звали Офи и Самла, и были они по здешним меркам, людьми не бедными – держали стадо овец, пару коров – ради масла и молока, мула, имелся у них участок пахотной земли. Но ни рабов, ни наемных рабочих при усадьбе не было. Впрочем, таковых здесь не было почти ни у кого, независимо от достатка.
Селение располагалось на Илайской возвышенности, там, где горные ручьи вливаются в поток Зифы.
Но усадьба Офи находилась в стороне, на другом берегу реки, у самого подножья Илайского отрога. По правую руку тянулась горная цепь, венчаемая вершинами Сефара, по левую начиналась пустыня. Место было мрачное, оттого-то, наверное, прежний владелец и продал усадьбу приезжим откуда-то из внутренних областей Нира. За годы, что Офи и Самла прожили здесь, никто не узнал о них больше, чем в первые дни, то есть почти ничего. Впрочем, кто хоть раз видел дочь Офи, тот понимал его стремление держаться подальше от людей.
Никакого сходства с родителями в ней не было. Те были с виду вполне обычные, хотя рано постаревшие мужчина и женщина. Было с чего постареть – они работали с утра до ночи. И Дарду, едва она научилась ходить. приставили к работе. Она таскала воду, полола, копала землю, потом стала помогать при стрижке овец и окоте, а едва она стала старше, отправили пасти стадо. К работе по дому ее не допускали, единственное, что Офи доверял ей – это чесать шерсть. Все остальное делала Самла – пряла, ткала, шила, готовила, сбивала масло. Из овечьего молока она делала сыр – для семьи, а иногда и на продажу. Шерсть Офи тоже большей частью продавал торговцам, приезжавшим в селение по весне и после сбора урожая. После этого он обычно возобновлял запасы сикеры и пива. А напившись, брал палку и начинал бить Дарду.
Никогда в жизни ей не приходило в голову ответить ударом на удар или хотя бы вырвать палку – а после десяти лет у нее хватило бы на это сил. Родителей надо почитать – из отрывочных знаний о мире эту истину она усвоила твердо. Офи и Самла – те хотя бы терпели ее, а другие бы терпеть не стали. Да вообще достаточно того, что они – родители. Но от ударов она старалась уклоняться. Со временем это стало получаться. Может быть, из-за того, что пьяный Офи не видел, куда бьет.
Мать – та была мягче. Ни разу не ударила ее, чинила порванную или разъехавшуюся от ветхости одежду, и даже добавляла за обедом лишний кусок или ложку похлебки, если Офи не было дома. Но всегда отводила при этом глаза.
Как ни скромно они жили, голодать не приходилось. При начале сева Офи приносил жертвы сельским божкам – Зу-Кабдиму, хозяину посевов, и Зу-Зибану, хозяину потоков, чем, надо думать, заслужил их милость.
В селении был еще храм Никкаль. Солнечного Хаддада здесь почитали несколько умозрительно, как далекого и недоступного владыку, а о Кемош-Ларане, боге воинов благородного происхождения, даже не слыхивали. Никкаль в этих краях поклонялись как богине плодородия, и опять же по весне, и после сбора урожая (как раз тогда, когда появлялись торговцы) девушки и женщины уходили в поля – радеть богине. Но Дарда никогда не видела обрядов Никкаль, даже тех, что дозволено лицезреть малым детям и мужчинам, и не участвовала в общих молитвах. Ее и не впускали в храм, считая, что богиня оскорбится ее видом, и значит, поля перестанут родить, а домашний скот – приносить потомство. Поэтому Дарда не знала много того, что было известно любой деревенской девчонке ее возраста, пусть самой темной и глупой. Она и не искала знания такого рода. Ее занимало другое.
Она училась драться.
Вовсе не желание доказать, что она лучше других, двигало ей. И не стремление отомстить тем, кто оскорблял и унижал ее. Просто ей надо было защищать себя.
Когда Офи отправлялся в селение продавать шерсть, она обычно сопровождала его. И это бывали худшие дни в ее жизни. Офи ехал на муле, а она шла пешком, но не это удручало ее. Она могла идти целый день без устали. Однако, когда Офи торговался с перекупщиками, этого мула надо было стеречь. И тут начинался кошмар, который для деревенских детей был праздником. В нее швыряли комьями грязи и навоза, а иногда и камнями. Это были те, кто поменьше, а кто постарше, похрабрее и посильнее, норовили приблизиться к ней и ударить кулаком или палкой. И даже отбившись, она возвращалась домой в синяках и ссадинах. Жаловаться Офи было бесполезно, это она быстро усвоила. Так, постепенно она пришла к тому, что стало главным правилом ее жизни.
Жаловаться вообще не надо. Надо сделать так, чтобы никто не захотел тебя бить.
Ни за что. Никогда.
Но где она могла обучиться тому, как следует драться? Кто стал бы ее учить? Только не Офи. При всей мрачности характера, вряд ли он был склонен к дракам. Он и дочь бил лишь будучи сильно пьян, или если сильно провинится. Другие мужчины в округе – да, те дрались между собой. И даже боролись. На праздниках было принято чтить богиню таким образом – считалось, что борьба мужчин, так же, как пляски женщин, радуют Никкаль – подательницу урожая. Это делалось отнюдь не в тайне, а на всеобщем обозрении, иногда посреди деревни, иногда, если борцов выходило много – на берегу Зифы. Проточная вода считалась священной (может быть, потому что дожди в предгорьях шли редко, и Зифа с притоками была единственным источником орошения полей), загрязнять ее было нельзя, и свалившийся в реку обязан был платить штраф. Правда, падения такие случались редко, тот берег был пологий. Зато с противоположного, высокого берега происходящее было отлично видно, и Дарда внимательно наблюдала за поединками.