– Да, Борис Андреевич. Вполне. А вы уверены?
– В чем?
– Что знамения не будет.
– Как это не будет? Оно будет.
– Да?! – удивился священник. – Значит, будет. И мы…
– Да, и мы…
– Борис Андреевич?
– Доброй ночи, святой отец.
– Доброй.
Я повесил трубку. Таких осведомленных в тонкостях идеологической работы, но слабых людей, как Казимир, надо было всегда держать в состоянии легкого шока. Это единственное, что может их сдерживать от необдуманных поступков. Что же касается знамения, то его еще надо было подготовить. А времени уже почти не осталось. Поэтому я вернулся к работе и на время забыл про Казимира, епископов и девушку в костюме супергероя. Забыл я и про Клавдия, и Писателя, и Катерину Армстронг. Теперь надо было сконцентрироваться и наконец призвать демона вдохновения. Ничего не оставалось. Я налил себе виски.
У многих великих умов был свой демон. У Лапласа, Декарта, Максвелла. И каждый демон выполнял какую-то важную функцию. Например, мог все знать или сделать все что угодно. Я все же не причислял себя к великим, поэтому мой демон просто спал. И в этом была его важная функция. Зато, когда он засыпал, я мог видеть все, что он скрывал до этого.
И вот я ему говорю:
– Здравствуй, демон. Не желаешь ли со мной выпить?
А он отвечает:
– Ты меня снова обманешь, Борис Хитрый. Я выпью, усну, а ты сможешь увидеть все, что хочешь.
– Да зачем это мне? – обижаюсь я. – Я уже тысячу раз все видел. Поэтому и так все знаю, что там есть.
– Ну, значит, не все, – говорит демон. – Что-нибудь осталось. Или новое появилось.
Тогда я говорю:
– Слушай, а даже если и так. В чем радость твоей жизни? Разве, глядя вот на этот стакан с прохладной янтарной жидкостью, ты не желаешь его попробовать?
– Хочу, – говорит Демон, – но ведь и я уже пробовал его много раз. И отлично знаю, какой он на вкус. Зачем же еще раз пробовать?
– Тем не менее ты хочешь. И я уже вижу, что ты глотаешь слюну и весь в нетерпении от одной мысли об этой жидкости. И когда ты наконец поймешь, что мое желание ничуть не меньше твоего, мы оба обретем удовлетворение.
Демон думает и говорит:
– Ты прав, но налей мне сначала немного. Может быть, я смогу противостоять своему желанию. И попробовав, откажусь от продолжения.
– Да, – говорю, – это мудро. Выпей немного. Постарайся в первом же глотке прочувствовать все то отвратительное, что с тобой будет потом. И остановись. Ну, что? Выпил? И как?
Демон закрывает глаза, его слегка передергивает.
– Еще, – говорит он уже другим голосом. И я наливаю.
Он пьет снова и снова. После того как его глаза становятся красными, я спрашиваю:
– А вот скажи, Демон, что ты скрываешь?
– Я скрываю то, что ты и так знаешь.
– Да? Уверен? А почему ты это скрываешь? Ведь я это знаю.
– Ты знаешь, но не веришь в это. Тебе нужно меня усыпить, – говорит он, зевая, – чтобы еще и поверить в это.
– Ну хорошо, – говорю, – тогда спи. И я в это поверю.
Он засыпает. И я вижу, что все вокруг белое. Вдруг из пустоты выходит Клавдий и обращается ко мне:
– Борис Андреевич, за что вы так со мной?
– Что? – спрашиваю, не понимая.
– Вы погубили Писателя. А теперь вы хотите погубить и меня.
– Нет, – отрицаю я. – Ты хороший мальчик. Зачем мне тебя губить?! Тебя кто-то обманул. Здесь творится много странного, но я тут ни при чем.
– Борис Андреевич, разве вы не видите? Разве вы не понимаете?
– Что? Я не понимаю.
– Вы всю жизнь заставляете людей верить во что угодно. Но эти люди легковерны. Они верят вам, потому что у них в душе пустота и ее надо чем-то заполнить. А здесь совсем другое дело. Это люди одухотворенные.
– Нет, – говорю. – Вот тут, дорогой Клавдий, ты неправ. Если у человека в душе пустота, он может поверить только насилию. Я же меняю одну сильную веру на другую, потому что проще сменить ее содержание, чем научить верить в принципе. А это значит, что все люди здесь должны быть лучшей почвой для моего семени. И значит, именно здесь и сейчас всходы от моих трудов будут самыми значительными. И, может быть, войдут в историю.
И тогда Клавдий показывает мне свои руки в крови.
– Вот, – говорит, – это стигматы. Вы верите?
– Нет, – отвечаю.
– Тогда постарайтесь не верить до самого конца. Потому что стоит вам усомниться в своем неверии – и вы погибните. И погибнет все, что вы ценили до сих пор. И тогда вы не только не войдете в историю, но и себе самому будете искренне противны.
Я задумался и выпил еще. И на свет вышел Писатель и сказал:
– Борис, ты же знаешь, что я на твоей стороне. Я всегда был на твоей стороне.
– Я знаю.
– Всегда, и сейчас нет никакой разницы, во что верят другие. Ты знаешь это. Значение имеет только то, во что веришь ты сам. И насколько у тебя самого хватит сил.