Махараджи ответил: «Хорошо, пятнадцать секунд, не более». На этот раз пульс был абсолютно в норме. В тот последний день он выглядел очень счастливым и радостным, в то время как раньше он часто покидал ашрам, делая вид, что никого из присутствующих не знает.
Т. и Д., беседуя между собой, даже отметили: «Он выглядит чересчур счастливым. Это странно».
Махараджи сказал: «Когда вы возвращаетесь домой, вы всегда ощущаете счастье».
В 1971 или 1972 году Махараджи подарили дневник, и с тех пор он ежедневно исписывал две страницы именем «Рам». Он попросил, чтобы этот дневник хранился в его комнате. Каждое утро его оставляли на час одного, и он заполнял свой дневник. Во время путешествий он брал дневник с собой. 9 сентября, в свой последний день в Каинчи, он заполнил страницу, затем на следующей странице написал дату — 10 сентября — и слово «Рам». И наконец, на чистой странице он сделал надпись: «11 сентября», но слова «Рам» на ней не написал. Затем он отдал книгу С. М. и сказал ей: «Теперь это твоя книга. Теперь ты пиши в ней».
*
Б. записал на магнитофонную ленту песнопения в исполнении Махараджи, но Махараджи сказал ему: «Ты не должен никому давать её слушать в течение двух лет». Это случилось ровно за два года до его смерти.
*
За несколько дней до отъезда из Каинчи Махараджи сказал С. М.: «Храм должен находиться внутри ашрама».
Он ответила: «Зачем Вам ещё один храм. У вас уже есть здесь пять храмов». Он только рассмеялся. Сейчас во дворе, где западные преданные обычно исполняли киртан в честь Махараджи, расположен храм Самадхи.
*
Утром 8 сентября Махараджи вызвал меня к себе. Мы проговорили с ним на различные темы три четверти часа. После этого я видел его снова в четыре часа в его комнате в присутствии двух или трёх преданных. Он говорил нам: «Все, кто приходит в этот мир, должны уйти. Никто здесь не останется. Все должны уйти. Почему, зная это, люди во время смерти рыдают? Они должны уходить с радостью. Они должны уходить со смехом. Они не должны плакать». После небольшой беседы общего характера он сказал: «Теперь я ухожу. Я не останусь здесь, и я больше никому не буду давать даршан».
Один преданный спросил: «Махараджи, куда вы можете уйти, что мы не сможем получить ваш даршан?»
— О, очень далеко! Очень далеко! — ответил Махараджи.
— Куда? — снова спросил всё тот же преданный.
— О, туда... недалеко от реки Нармады, — сказал Махараджи. (Река Нармада берёт своё начало в Амаркантаке; традиционно считается, что она течёт из горла Шивы.) Вскоре после этого пришёл водитель автобуса, чтобы развезти по домам людей, живущих в других местах. Пришёл какой-то человек и выразил пожелание получить персональный даршан, но Махараджи сказал: «Баба Ним Кароли мертв! С кем вы теперь будете беседовать?» Тот человек засмеялся и ответил: «Хорошо, если вы приказываете мне уходить, я уйду, но я вернусь завтра в восемь утра и тогда поговорю с вами!»
Махараджи сказал: «Хорошо. Приходи. Если я буду жив, то поговорю с тобой».
Во дворе ашрама западные преданные исполняли песнопения, и они начали выкрикивать в унисон традиционное приветствие: «Шри Шри Шри Тысяча восемь раз Ним Кароли Баба Санта Махарадж ки джай!» Махараджи, сидя в своей комнате, комментировал: «Баба Ним Кароли мертв! Теперь их голоса должны будут быть направлены туда», — сказал он, указывая пальцем на небеса.
*
Махараджи сказал мне: «Дада, я убегу. Что такое привязанность для святого?»
*
За несколько дней до того, как он оставил тело, в ашраме кипела бурная деятельность. Он всем говорил «Джао». Я находилась возле Ханумана, исполняя песнопения, а когда оглянулась, то увидела, что все преданные покинули храм. Может, им всем было сказано «Джао», или они ушли в заднюю часть ашрама, но храм был пуст. Я увидела сидящего в одиночестве Махараджи, подошла к нему и выполнила пранам — и, конечно, услышала от него в ответ «Джао». Но никогда раньше такого сладостного «Джао» я ещё не получала. Это было сладчайшее «Джао» в мире. Он назвал меня «дочь моя» — «хамари бети». И взгляд его был переполнен любовью.
«Дочь моя...». Я не могла встать на ноги, мне потребовалось несколько минут, чтобы подняться. Он больше не повторил своё «Джао», его взгляд, исполненный безграничного сострадания, проник мне глубоко в душу. Я почувствовала, что за эти последние дни он взял на себя огромную тяжесть кармы. На его лице отражалась такая сильная боль.