Когда я вернулся в дом Дады, Махараджи был там. Я не знаю, то ли я ощущал свою любовь к нему как-то по-новому, то ли моё сердце было закрыто. Может быть, и то и другое. Но я просто видел, как человек совершает различные действия, и не ощущал той связи любви, которая соединяла нас раньше. Я чувствовал ясность и открытость, но той эмоциональности и той теплоты уже не было. Я пробыл там два или три дня, ожидая, что мои прежние чувства вернутся. И я видел, как все другие открывались, а я это упускал. Я молился Махараджи, но ничего не изменилось.
И тогда я решил отправиться в Сангам (святое место слияния трёх священных рек). Находясь там, я молился, чтобы после омовения моё сердце открылось вновь. И во время совершения этого омовения я почувствовал, как моё сердце широко открылось. Я вышел из воды, и куда бы я ни посмотрел, всё видел в сиянии света. Я сел в рикшу, чтобы добраться до дома Дады — и тут подумал, что у меня нет с собой никакого прасада. А на пути от Сангама до дома Дады не было ни одного базара. Мы проехали мимо валлы (торговца), продававшего календари с религиозными картинками. Я просмотрел все картинки, но они показались мне неудачными. И как раз, когда я собирался уходить, я бросил взгляд вниз и увидел, что прямо у моих ног, на земле, в пыли лежит картинка с изображением Рамы, обнимающего Ханумана, выполнена она была очень изящно. Я купил её и отправился к Даде. Было уже поздно, и я не надеялся, что успею встретиться с Махараджи и вручить ему прасад. Но как раз, когда я входил в двери, я увидел его прямо перед собой. Я был в состоянии такой открытости после медитационного курса и происшедшего в Сангаме, что отдал ему прасад, полностью забыв о своём эго. Это было самое чистое действие из всех, которые я когда-либо совершал по отношению к Махараджи. Что-то происходило, но я не «совершал» этого. Я положил картинку на тукет и сел. Махараджи взял её и стал рассматривать. Из его глаз полились слёзы, заплакал и я. Затем он встал и со скоростью бури вылетел из комнаты, отдав картинку Даде. Через несколько недель она уже висела в храме во Вриндаване, рядом с мурти.
Смысл всей этой истории в том, что благодаря тому бескорыстию, с каким я передал ему картинку, его приятие было полным. Раньше я также приносил прасад, и мне хотелось, чтобы он принял его определённым образом — но он почти не смотрел на него. Я часами полировал яблоки, произнося над ними мантры — я очень старался достичь чистоты. Но на этот раз я не стремился к чистоте, чистота просто была.
Касаясь его стоп
«Я снимаю пыль с лотосовых стоп гуру, чтобы очистить зеркало своего ума» — так начинается одно из священных песнопений, обращённых к Хануману. Прикосновение, растирание стоп гуру всегда имело глубокое значение в индуистской традиции. Ибо из стоп гуру исходит духовный эликсир, нектар, эссенция священной реки Ганги — тонкая прана, или энергия, которая способствует излечению и пробуждению. Касаться стоп такого существа — означает не только получение его милости, это акт покорности, отдавания себя Богу, ибо именно это олицетворяет собой гуру на земле. Но для нас, находящихся рядом с Махараджи, все эти теории, связанные с духовной ценностью прикосновения к стопам гуру, не имели почти никакого значения. Для нас это было сильнейшее устремление сердца. Одна женщина, приехавшая в Индию со своим мужем из Соединённых Штатов по причине своей обеспокоенности благополучием сына, который был глубоко предан Махараджи, осталась рядом с ним на какое-то время, и вот, что она рассказала о своём пребывании в ашраме:
Когда подошло время нашего возвращения в Штаты, я начала думать о последнем даршане, который я должна была получить. Я поняла, что действительно испытываю желание коснуться стоп Махараджи. Я не знаю, почему мне этого хотелось, но такое желание у меня было. Я подумала, что если я выполню то, что задумала, то это расстроит моего мужа, но всё равно решила следовать своему намерению. И во время своего последнего даршана я коснулась стоп Махараджи. К моему удивлению, мой муж сделал то же самое!
Я очень отчётливо помню, как после моей первой встречи с Махараджи вся моя самонадеянность и надменность исчезли перед лицом почти всепоглощающего желания буквально быть у его ног. Во время второго или третьего посещения Махараджи мне представилась такая возможность. Я наблюдал за человеком, сидящим рядом со мной. По выражению его лица можно быть предположить, что он просто переполнен экстатическим восторгом, и, наблюдая за ним краешком глаза, я ощущал зависть. Мы сидели бок о бок со скрещенными ногами, перед большим тяжёлым деревянным столом. Мужчине было около шестидесяти лет, и он был директором местной школы. На нём был тяжёлый шерстяной костюм, носки (туфли остались у дверей храма), галстук, кашне, и в соответствии со стилем жителей этой горной местности и погодой конца ноября — шерстяная шляпа. Перед нами, на столе, скрестив ноги, плотно завернувшись в яркий плед, сидел Махараджи, была видна лишь его голова сверху и снизу — голая стопа. Именно эта стопа и была источником как экстаза, так и зависти, ибо этот человек массировал её с огромной нежностью и любовью, а я горел желанием быть на его месте. Что за наваждение — видеть себя сидящим в крошечном индуистском храме на другом конце света и испытывать зависть от того, что я не могу растирать стопу какого-то старика!