Пока я размышлял о таком странном повороте событий, Махараджи беседовал то с одним, то с другим из двух десятков людей, собравшихся в небольшой комнате в задней части ашрама. Он говорил на хинди, на языке, которого я не понимал, но было видно, что он задаёт вопрос одному, бранит другого, шутит с третьим и даёт указания четвёртому. Как раз во время всех этих разговоров я увидел, как он совсем чуть-чуть пошевелился, и его другая нога высунулась из-под одеяла прямо передо мной.
Я тогда думал, что только людям, которые довольно длительное время посещают его, позволяется массировать его стопы — а я был новичком, — но всё же решился сделать попытку. Мои руки медленно вознеслись вверх, коснулись стопы и начали массировать её. Но вместо ощущения блаженства мой ум испытывал приступы сомнения и замешательства относительно того, использовать мне для растирания стопы свои пальцы или ладони. И так же внезапно, как она появилась, так же неожиданно стопа нырнула под одеяло. Теперь мой ум был заполнен обвинениями в собственный адрес по поводу того, что я ещё не достиг чистоты.
Время шло, и Махараджи заставлял меня всё больше и больше забывать о себе, ведя меня в пространство, лишённое каких бы то ни было знакомых границ. Я переживал сильное замешательство, граничащее с истерией, и именно в этот момент стопа вновь появилась передо мной. И я снова потянулся к ней. Но на сей раз мой ум был слишком переполнен эмоциями, чтобы анализировать саму процедуру. И я просто уцепился за эту стопу, как утопающий цепляется за спасателя.
(Р. Д.)
Особенно мне запомнился один случай, произошедший в Каинчи. Я сидел перед кроватью Махараджи, растирая его стоны так долго, как никогда раньше. При этом меня одолевали сомнения — достаточно ли я чист для этого? Затем я вышел за пределы мыслей, всё больше и больше погружаясь в любовь, пока совсем не осталось никакого беспокойства по поводу растирания стоп Махараджи или даже моей любви к нему. Я просто «плавал» в его стопах.
Сита всегда сидела слева от меня, и, будучи жадным и противным Львом по своей сути, я всегда проталкивался вперёд и хватал стопу Махараджи. Сита всегда хотела ту же самую стопу, поэтому у нас происходили состязания по отталкиванию друг друга. Она говорила: «Убирайся отсюда. Тебе здесь не место», и пыталась плечом оттеснить меня. Иногда Махараджи давал свою стопу мне, а иногда — ей.
Я очень редко касался его стоп, так как я считал, что он слишком чист.
Что же так захватывало и пленяло нас в этих даршанах? Разнообразие уровней и множество перемен, или моменты переживания безвременности, или, может быть, чувство глубокой близости и любви? Или, может, его разговоры, гнев и юмор, или же чистота? И конечно, касание его стоп. Или все вместе... или вообще ничего из этого?Может быть, это была субъективная связь, вне пределов наших дуалистических переживаний? Махараджи, кто вы? Являетесь ли вы чем-то иным, нежели нашим собственным «я»?
Ответа нет. На самом деле и вопроса нет. Есть лишь даршан, являющейся высшей милостью.
Угощайся чаем
― Пей чай.
― Но, Махараджи, я уже попил чая.
― Пей чай.
― О 'кей
― Пойди возьми канну (еду).
― Махараджи, я поел только час назад.
― Махараджи хочет, чтобы ты взял канну сейчас.
― О 'кей.
― Махараджи послал эти сладости тебе.
― Но я не могу больше ничего съесть.