И тут внезапно к нам подошёл человек западного вида — я встречала его годом раньше в Калифорнии. В приступе истерического облегчения я заключила его в свои объятия, но он, как истинный старожил, проведший годы в Индии, сохранял абсолютно невозмутимое выражение лица. О, да, Джайпурья Бхаван был совсем рядом, за следующим поворотом.
В течение последующих нескольких дней в Джайпурья Бхаване начал собираться небольшой западный сатсанг (группа людей, занятых духовным поиском), ожидая прибытия Махараджи в его Вриндаванский ашрам (духовная община, монастырь). Со многими из этих людей мы были знакомы ещё с Америки, включая таинственного «Баларам Даса», которого мы знали как Питера. Мы слушали их истории о Махараджи с облегчением и предвкушением чего-то особенного. Он вовсе не казался таким страшным и свирепым. И вот разнеслась весть, что он прибыл! На следующее утро мы могли пойти к нему на даршан.
С небольшим опозданием я прибыла в ашрам вместе с Радхой, нервно сжимая своё взятое напрокат сари и подношения в виде цветов и фруктов. Мы обошли вокруг храма и выполнили пранам (поклон) Хануманджи, а затем подошли к воротам в стене, пролегающей между храмовым садом и ашрамом. Как я хорошо запомнила эту зелёную деревянную дверь! Когда мы постучали, ворота чуть-чуть приоткрылись, и в образовавшуюся щелку выглянул старый чаукидар (привратник). И тогда, как и все последующие разы моего пребывания в Индии, у меня возникло опасение, что он может нас не впустить. Но он отступил назад, открывая ворота, чтобы мы вошли. Я заглянула внутрь и в дальнем конце длинной веранды, тянущейся вдоль здания ашрама, увидела Махараджи, в одиночестве сидящего на своей деревянной кровати. От созерцания его величественной формы моё сердце запрыгало и ноги стали подкашиваться. Я до сих пор пронзительно ясно помню, как впервые увидела его.
Радха уже бросилась вперёд, и я побежала за ней, на бегу теряя свои сандалии. Всё было так просто и знакомо — мы низко поклонились, коснувшись его стоп, подали своё подношение из цветов и фруктов (которые он тут же бросил обратно мне на колени), поплакали и посмеялись. Махараджи подпрыгивал на месте, улыбался и восклицал с ликованием: «Мать из Америки! Мать из Америки!» Во время того самого первого даршана, хотя Махараджи говорил в основном на хинди, я поняла почти всё без помощи переводчика, который стоял рядом. И я осознала ту любовь, которая текла через Рам Даса и которая непреодолимо тянула меня в Индию: источник был здесь.
Все пребывали в возбуждённом состоянии, в то время как я относился ко всему этому весьма скептически. И всё же я первым вышел из автобуса и тут же помчался к храму. Хотя я раньше никогда не был здесь, я каким-то образом знал все повороты, которые должны были привести меня к месту нахождения Махараджи. Как только я завернул за угол, он начал подпрыгивать и выкрикивать различные слова на хинди, которые привели меня в полное смущение. Я подошёл к нему и склонился к ногам.
А он начал бить меня, причём достаточно сильно. Я одновременно ощущал сильное замешательство и состояние просто невероятного единства, такого со мной никогда раньше не было. Он был совсем не таким, каким я ожидал его увидеть, но в то же время таким знакомым. В то мгновение я почувствовал, как все страдания, вся боль последних лет полностью растворилась. И хотя я знал, что в будущем боль вернётся, та любовь, которую я ощутил в тот момент, сделала её намного слабее.
*
Я услышал о Махараджи во время своего странствования по Индии, и в конце концов я нашёл его в Аллахабаде. Моя первая с ним встреча состоялась ранним утром. Махараджи сидел в комнате на кровати, перед ним на полу сидела Ма (индианка-преданная). На кровати лежали фрукты. Затем из-под большого одеяла высунулась его рука. Он взял несколько больших яблок и начал бросать их на грудь Ма, но она была полностью поглощена медитацией. Я сидел, наблюдая за всем этим, когда Махараджи внезапно взглянул прямо на меня. Он был подобен дереву, такой укоренившийся, такой органичный. Он бросил мне банан, и тот приземлился прямо ко мне в руку. Я не знал что мне делать с этим бананом, священным предметом. И я подумал, что лучше всего будет его съесть.