Теперь несколько слов по поводу некоторых из поднимаемых Вами вопросов. Так, Вас возмущает распущенность аббата Крюшона, - всецело присоединяюсь к Вашему негодованию: юношеский гомосексуализм давно стал бичом наших иезуитских коллежей, и кардинал Ришелье лично дал слово королю предпринять все меры, чтобы покончить с этим позорным явлением. Вы также порицаете его величество за пренебрежение физкультурными упражнениями, указывая на опасные последствия такого пренебрежения. Пользуюсь случаем воздать должное Вашим просветительским усилиям. А открыть его величеству глаза на моральный облик дофина (в своем письме Вы характеризуете его как додика) - это поистине акт высокого гражданского мужества. Кроме того, на ближайшем заседании парламента предполагается рассмотреть вопрос об оснащении Версаля санитарными удобствами, а также иные меры по снижению сиволапости, на которую Вы так рьяно обрушиваетесь. Как Вы сами можете видеть, граф, факты, Вами изложенные, и без того давно изучены Французской Академией и не имеют какого-либо научного значения (разумееется, это никоим образом не умаляет Вашего патриотического порыва).
К сожалению, публицистический пафос Вашего этнографического этюда практически перечеркнут целым рядом эпигонских просчетов и ошибок, столь обычных у всех непрофессиональных авторов. Общий художественный уровень Вашего текста невысок, и выпячиваемая Вами актуальность содержания Вас, увы, не спасает. Кстати, и в части содержания налицо несколько досадных неточностей. Укажу некоторые из них:
1. Факт насилия над аббатом Крюшоном с последующей клеветой в Ваш адрес весьма огорчителен для Вас и аббата, но не является политически важным событием, как Вы об этом ошибочно пишите.
2. За всю историю Франции не отмечено ни одного случая перехода её границ в обнаженном виде кем-либо из графов Артуа, отсюда Ваши кичливые намеки на якобы совершенное Вами геройство лишены всякого основания.
3. Клизма мадам Помпадур - это типичный литературный штамп, давно потерявший свою дидактическую силу, ставший неспособным передать Вашу творческую индивидуальность, неповторимость нравоучительного голоса.
4. Скаковая лошадь или конный экипаж значительно превосходят в скорости бегущего человека, таким образом, хваленый аббат Крюшон при поездке на нем (тем более, запряженный в тележку с седоком) не способен доставить ни с чем не сравнимого удовольствия ввиду своей низкой скороходности.
Касаясь же избранной Вами художественной формы, не могу не отметить её глубокую вторичность и непрофессионализм, а также стремление к своеобразию любой ценой - так навязчивы все эти речевые сбои, оговорки, доморощенные неологизмы вроде "прикол", "додик" и т.п. Для того, чтобы написать по-настоящему хорошее нравоучительное произведение, важно вырваться из заколдованного круга избитых образов и аллегорий, найти зримую, запоминающуюся деталь и через неё передать свое нравоучение. У Вас таких образов и деталей практически нет, что и делает Ваши бытоописательные заметки художественно слабыми, вынуждает меня возвратить Вашу рукопись. Так что, увы, серьезный разговор о публикации Ваших текстов в центральном издании пока невозможен.
Дальнейших Вам творческих успехов!
По поручению его величества короля Франции - знаю, какого, но не скажу
редактор журнала "Парижская мурзилка"*
Гастон де Мишо.
________
* детское иллюстрированное приложение к "Париматч" (прим.ред.)
Аббат закончил чтение, и двое путешественников молча уставились в глаза один другому. Потрясение и негодование были общими - и одинаково безмерными.
- Ка-аз-з-зе-ел! - простонал наконец граф с такой ненавистью и омерзением, что у подслушивающего за дверью А Синя мороз продрал по коже.
- Не то слово! - поддержал не меньше его возмущенный аббат. - Говнюк из говнюков, прости меня Господи и святой Варсонофий!
- Сучий потрох!
- Гондурас! Супердодик! Вафлер!
Граф и аббат без объяснений знали, кого они имеют в виду, - при этом, аббат был разъярен и задет ничуть не меньше графа. Ведь записывая послание Артуа королю, аббат вносил в текст весьма самовольные вставки и лихо правил обороты и сейчас по праву считал себя соавтором произведения. И вот теперь какой-то засморканый гондон де Мишо смеет писать о низком художественном уровне его творения!
- Да они, эти говенные рецензенты, - сказал аббат, - да что они смыслят, суки отвязанные!
Он взял и нарисовал тут же на листке письма стоящего раком голого мужика в усах, бороде и очках, над которым внушительныех размеров сенбернар совершал акт осеменения. От подписи Гастон де Мишо аббат провел к бородатому мужику стрелку. Граф, безотчетным кивком одобрения выразив свое согласие с мнением аббата, приписал рядом: "додек-педирас" - и уткнул другую стрелку от этой надписи к очкастому мужику.
- Да все эти критики, - продолжал аббат, - да они сами пытались стать писателями, только ничего не вышло!
- Вот именно! - поддержал Артуа. - Бездарность полнейшая, а туда же берутся судить других. Ка-а-з-з-з-ел!..
- Да он, этот Гастон де Мишо, в рот берет, мне архиепископ Парижский сам признавался на исповеди, - продолжал весь красный от негодования аббат.
- Точно?
- Ага, да ещё причмокивает! - доверительно сообщил аббат. - Нет, вы посмотрите - это что же такое?!. "Глубокая вторичность и непрофессиональность"!.. Это он что себе позволяет, скотоложник?
- Да! А вот это - "клизма мадам Помпадур - это типичный литературный штамп". Сучара!.. это он где такой штамп видел?
- А вот это - "аббат Крюшон не способен развить ни с чем не сравнимой скороходности"! Он-то откуда знает, какова моя скороходность? Он что ездил на мне, килда с ушами?
- Вот именно - не знает человека, а говорит! Или вот ещё - в хрониках не отмечено, чтобы кто-либо из Артуа в обнаженном виде пересекал границу Франции! А почем он знает эти хроники? А может, там все врут? А может, у нас в роду вообще такая традиция - нагишом границу переходить? Может, мы это секретно делаем? Может, мы так в рыцари посвящаем? А? Ка-а-з-з-з-ел!..
- Еще какой козел! - горячо согласился аббат. - Граф Артуа, видишь ли, кичливо похваляется своим геройством, да к тому же мнимым! А вы вот возьмете да назло всем и перейдете границу нагишом!
- А что? Возьму и перейду! - горячился Артуа. - Прямо сейчас поеду да перейду! Голышом! На мах!
- И онанировать будете! - послышался чей-то голос.
- И онанировать буду! - сгоряча подхватил граф. - Разденусь, заонанирую - да полным ходом через границу!
- Вы - герой, граф! - прослезился аббат. - Я поеду с вами! Я благославлю вас на этот подвиг.
- Да! - нес граф, не в силах остановиться. - Они ко мне сунутся - кто такой? А я: идите та-та та-та та-та та-та! И через границу! Голенький! И онани... Постойте-ка! - вдруг спохватился Артуа. - А с каких это хренов я должен онанировать? Это вы мне тут подсказали?
- Нет-с, я ничего такого не говорил, - опроверг Крюшон. - Это вы сами вызвались, а я только благословил вас!
Граф Артуа уставился на аббата. Единодушие, установившееся было между ними впервые с начала путешествия, грозило рухнуть - графом вновь стали овладевать подозрения в адрес аббата. Но в этот самый момент в дверь коротко постучали, и тут же вышел гвардейский офицер из дворцовых. Он кашлянул и произнес:
- Господа! Совершенно экстренно! У меня срочный приказ немедля доставить вас на аудиенцию к императору!
Он сменил тон и сердечно прибавил:
- Господа, имейте в виду - мы тут уже в курсе грязной выходки этого субчика де Мишо. Господа - Некитай за вас. В таком тоне общаться с писателем, которому мы дали первую премию!.. Это просто возмутительное хамство, вот и все!.. Позвольте мне от имени всех некитайцев выразить вам свою поддержку.
Офицер пожал руку аббату и графу и сошел вместе с ними на крыльцо, близ которого уже стояла коляска с рикшей. Верней, рикш было даже двое они впряглись в оглобли цугом. Граф не поверил своим глазам, когда разглядел, кто же эти двое: вылитые британец Тапкин и пруссак Пфлюген, только без монокля! Вот так так!