Дверь открылась, и на пороге возникло странное существо неопределенного пола.
— Салют, Хлебски, — начало хамить оно. — Все пьешь, полицейская крыса?
«Ну, уж теперь ты от меня не уйдешь!» — подумал я и сорвал с носа существа черные очки. Это оказалась девушка.
— Ага, ты все-таки женского рода! — злорадно воскликнул я.
Но разоблаченная внезапно рванула свою «молнию», человечья оболочка упала, как некий скафандр, и передо мной оказался обычный сенбернар, который устало зевнул и улегся на пол.
«Сволочь», — подумал я, принимаясь за третью бочку портвейна.
Дверь снова открылась, и в комнату вполз человек. Один его глаз смотрел на меня, а другой повернулся на пол-оборота и разглядывал затылок с внутренней стороны. У человека не хватало ноги и пустая штанина была засунута за пазуху. От незнакомца распространялся разящий запах зимней свежести и карболки. Пришелец достал из воздуха сигарету и спички, закурил, потом тихо покачнулся и рухнул наземь, рассыпавшись на составные части.
Дверь уже почти не закрывалась. В комнату постоянно вламывались разные чудища и дегенераты, черти с волосатыми ушами, влетали плешивые птицы и Карлсоны с пропеллерами, отвратительные старухи проходили прямо сквозь стены. Они скакали вокруг меня, щекотали под мышками и лохматили волосы. Наконец я не выдержал. Вскочив с места, я бросился навстречу непрекращающейся лавине и стал продираться к двери. Нечеловеческими усилиями дотянулся до ручки, ворвался в соседнюю комнату и остановился.
Там сидели два брата и что-то писали. Из-под их пера возникали разнообразнейшие ведьмы, волшебники, вампиры и оборотни, лешие и прочая нечисть, устремляющаяся к выходу.
— Довольно!!! — заорал я и выхватил парабеллум с серебряными пулями, которыми стреляют в привидения.
При виде оружия братья испугались, один вскочил на плечи другому, и они выпрыгнули в окно. Я подбежал к подоконнику и неотрывно смотрел, как братья неслись семимильными шагами по бескрайней снежной целине, хрустящей, как накрахмаленная рубашка.
— Куда вы бежите? — крикнул я им вслед.
— В кинематограф… — еле слышно донеслось до меня.
ПАЛЬПАЦИЯ ДОКТОРА КОРОБКОВА
Светлый коридор Центрального научно-исследовательского института проблем облысения (или сокращённо — ЦНИИПО). На стене висит транспарант: «Каждому лысому — полноценную шевелюру!» По коридору снуют люди в белых халатах и озабоченных лицах. Санитарные машины подвозят партии больных, которые уже потеряли последнюю надежду хоть раз в жизни ещё попользоваться расчёской или гребешком…
Дверь ординаторской открывается. В коридор с гневно перекошенными глазами выходит молодой врач Коробков. Полы его халата развеваются. Вслед за Коробковым выбегает директор ЦНИИПО Тараканов. Его халат застёгнут на все пуговицы.
— Вы авантюрист! — кричит Тараканов вдогонку своему коллеге. — Приваривать волосы к голове при помощи лазера — это безумие! Только народная медицина — вот средство!
— Я докажу! — скрежещет всеми своими сорока пятью ослепительными зубами молодой учёный. Стремительно входит он в операционную и тут же припадает к экспериментальному лазеру. Медсестра Людочка вкатывает кресло с больным Онуфриенко. Он лыс, как пушечное ядро.
— Доктор, — слабо произносит Онуфриенко, — а жить-то буду?
— Мы сделаем всё возможное, — сурово отвечает Коробков.1— Людочка — камфару, скальпель, зажим, катетер, бандаж и пучок волос…
Слышится выстрел лазерной пушки…
…Бледный, входит Коробков в собственную квартиру, рядовую квартиру простого врача: шесть комнат, две лоджии, три балкона, маленький бассейн с рыбками.
— Что случилось, Геннадий? — спрашивает красивая, во чуждая ему по духу жена-мещанка.
— Мы провалили эксперимент, — говорит Коробков и садится в пальто на край бассейна. — Через полчаса после операции у больного Онуфриенко вылезли все пересаженные волосы…
— Что же ты собираешься делать? — нервно закуривает жеиа.
— Я уеду. Уеду в глушь, стану простым лекарем…
— Только без меня, — обрывает его супруга. — Я ухожу к профессору Тараканову…
…И вот уже бесконечной чередой тянутся служебные будни сельского врача Коробкова. Вместе с медсестрой Людочкой, которая и тут не покинула любимого шефа, он ездит в телегах по деревням, месит кирзовыми сапогами осеннюю грязь, мокнет под дождями, коченеет в морозы, питается скудно и редко. В этих экстремальных условиях матереют характеры Коробкова и Людочки, крепнет их взаимное чувство. По ночам, на квартире у доктора, они начинают заниматься медико-биологическими экспериментами: Людочка бреет подопытных мышей, а Коробков, сконструировав из соседского самовара лазерную пушку, приваривает им шерсть обратно. Только где же ключ к истине?
Неожиданно дерзкий экспериментатор встречает на базаре своего бывшего пациента Онуфриенко. Тот по-прежнему лыс, хотя и лечится народными средствами по системе профессора Тараканова. Правда, вместо того, чтобы мазать средствами голову, он принимает их внутрь.
Коробков предлагает Онуфриенко вторично подвергнуться воздействию лазерного луча. Онуфриенко с горя соглашается…
…Тревожная ночь — ночь после операции. Людочка и Коробков не спят, ходят из угла в угол. Полчаса, час, утро…
— Ну, как? — сдавленным голосом спрашивает молодой доктор.
Людочка осторожно разбинтовывает голову Окуфриенко и дёргает его за волосы.
— Держатся! — шепчет она. — Честное слово, держатся!.. Врач и медсестра кидаются друг другу в объятия…..Триумфальное возвращение Коробкова в родной ЦНИИПО.
— Простите меня, Геннадий, — говорит растрогавшись Тараканов. — У меня было о вас предвзятое мнение…
— А у меня — о вас, — тонко улыбается Коробков и показывает все свои сорок пять ослепительных зубов. — Потому что если не употреблять внутрь ваши народные средства, моему лазеру — грош цена!
Учёные звонко смеются.
Не смеётся только бывшая жена Коробкова. В отчаянии она рвёт на себе волосы, и её привозят в ЦНИИПО. Однако Коробков и Тараканов отказываются от операции.
— Наши методы эффективны только для хороших людей, — веско отвечают они.
И ЗА РУКУ — ЦАП
«…я лежал с открытыми глазами под опущенными веками».
Я стоял босиком на площадке и звонил наманикюренным ногтем в Кикину дверь. Кика не открывала. Звонок дребезжал и жаловался, как человек, которому оторвали ухо.
— Кто это? — спросил Кикин голос в замочную скважину.
— Это я, грека.
…Я… Ты… Он… Она… Ехал грека через реку, видит грека — и реке рак… Или рарака… Моя жизнь похожа на микроскоп, которым разбивали скорлупу грецких орехов…
Дверь открылась. На пороге стояла Кика и плакала. Кика принадлежала к тому типу женщин, которым идут глаза и губы. Без них Кика выглядела бы слишком вульгарно.
— Проходи, — зашептала она. — Тише, тише, а то он проснется!
— Кто? — спросил я, входя и вытирая ноги о чье-то пальто.
— Ячик.
— Какой еще Ячик?
— Яков. Петух. Он теперь живет в моей квартире вместо тебя. Я купила Ячика, чтобы сварить бульон. Но когда мне сказали, что грека уплыл вниз по реке, я поняла, что жизнь кончена. И оставила петуха в живых, — Кика снова заплакала.