— Оставь его, не собачься.
Делофр поначалу вроде бы попритих, но немного спустя заставил ангелочка Анжело, которого передергивало от отвращения, вылизывать ему в носу козявки. Лоранк попытался было вмешаться снова:
— Перестань, Делофр, оставь его в покое.
Но на этот раз Делофр окрысился и рявкнул:
— Не твое собачье дело, недоносок!
Он разозлился, трогать его в таком состоянии не стоило. Странно, но когда он злился, у него был такой вид, что он сам боится, будто сейчас ему дадут в морду, при этом приступы ярости бывали такими сильными, что он весь трясся. Он выглядел так, как выглядят порой обычные с виду, но несущие опасность предметы и существа: пузырьки с ядом, кинжалы (те, которые наносят последний удар «из милосердия» агонизирующему раненому), а его злость была изъяном, дефектом в каком-нибудь украшении, драгоценном кольце. Вспышка злобы могла закончиться убийством, вот почему именно здесь, именно по его поводу хочу я сказать о злобе, об этом страшном оружии, способном поразить насмерть. Таким было для Аркамона мертвое лицо той девочки, которое излучало откровенную злобу, так выглядят все, кто явился причиной наших несчастий. Наверное, Аркамон не мог смотреть на него без ненависти.
Анжело нежно проскользнул к Делофру. Он улыбнулся Лоранку и сказал ему:
— А собственно, в чем дело?
Он не захотел упустить случай заполучить расположение одного из авторитетов, взяв его сторону против своего преданного рыцаря. Лоранк заткнулся. Дело было слажено, они сговорились за его спиной, еще и наказав за преданность. Анжело вылизывал языком ноздри своего нового покровителя.
Я вспомнил эту сцену в общей камере спецблока, потому что она до мельчайших подробностей походила на то, что происходило здесь, в Фонтевро, где, как я только что сам поведал, свершился эпилог одной любовной истории. В камере было десять блатных, и никто из них вроде бы не знал о моих чувствах к Булькену, но я заприметил среди них одного типа из шестого отделения. Это шестое отделение по-прежнему оставалось для меня таинственным и загадочным, я никогда не был там, зато Булькен частенько наведывался туда тайком от меня: в этом отделении был Роки. Я спросил у того типа, знал ли он Роки. Тот ответил, что да, знал. И добавил: «Такой худой и длинный. Свой парень. Да, я его знал, только его отправили на остров Ре. Но еще до этого он здесь женился. Не очень давно».
Женился «официально». В одно мгновение перед моими глазами вспыхнула душераздирающая сцена бракосочетания, где новобрачной был сам Булькен, наряженный в белое атласное платье со шлейфом, с обнаженными плечами, с веночком из флердоранжа на бритой голове и вытатуированными лилиями на руках. Охватившее меня волнение было вызвано воспоминанием о другой свадьбе под звездным небом Меттре. Для меня образ Роки, немного расплывшийся, смешался с другой картиной: новобрачные во фраке, влюбленные каторжники в обрамлении красных ковров и зеленых растений. Но утешение и покой проникли в мою душу, потому что я убедился — убедил себя — что Роки женился в тюрьме потому, что больше не любил Булькена. Я нисколько не сомневался, что Булькену было известно об этой свадьбе и что он был из-за этого раздосадован, зато я был отомщен за его пренебрежение мною. Но в то же самое время мне по-настоящему жаль, что суровая дружба не связала нас, Роки, Лу, Бочако, Дивера и меня, что мы не уподобились пяти воинам Клеопатры и не объединили наши богатства, чтобы один из нас, избранный наудачу броском костей или раскладом карт, смог купить одну ночь любви с Булькеном.