– Много смеются? – сомневаюсь я. – Зрячие вместе со слепыми? Это ведь, наверное, не совсем… как бы это сказать поделикатнее, не так уж весело общаться с незрячими?
– Почему? – искренне удивляется Петер. – Наоборот, никаких различий там не чувствуешь. Все ведь люди. И музыку любят одинаково, и песни, и, главное, у нас общие темы для разговоров.
– Какие же у вас общие темы?
– О политике. О еде (на Тайване это очень распространенный повод для беседы). О погоде. Ну и, конечно, о любви, о сексе. Куда же без этого – люди же молодые.
– И что это вам лично дает?
– Знаете, там я полностью раскрепощаюсь, такую чувствую легкость, свободу…
Почти о том же писал в «Refections on Taipei» голландец Робин Руизендаал: «Здесь вы можете быть самим собой: люди открыты и совершенно безразличны к вашей „инакости“. Возьмите, например, толпу на ночном рынке. С одной стороны, сюда приходят „людей посмотреть – себя показать“. А с другой – каждый выглядит совершенно естественно, без всякого притворства».
Японка Кондо Томоко воспринимает эту атмосферу еще острей: «Мои соотечественники, японцы, очень вежливы и сдержанны, они не позволят себе ничего лишнего ни в словах, ни в мимике, ни в жестах. Но я, человек экспрессивный, чувствую себя более непринужденно именно в релаксирующей атмосфере Тайбэя».
Француз, священник отец Жан Лефёвр: «На земле мало мест, так широко открытых для других культур».
Приятие всякой «инакости», открытость для всего непривычного – не есть ли это то, что принято называть модным словом «толерантность»?
О толерантности, кстати, много говорят в Америке. Ее преподают в университетах, для ее пропаганды создаются целые фонды, ей посвящают ток-шоу. Словом, всячески воспитывают у американцев вот эту широту воззрений, способность приятия нестандартного, терпимость к непривычному. Воспитывают. А на Тайване я такого намеренного воспитания не заметила. Толерантность здесь как бы разлита в воздухе, она очень натуральна.
Однажды на занятиях «ти-кон», которые я усердно посещала, я увидела среди сплошь китайских лиц резко отличное, европейское. Суховатое, вытянутое, с чуть грустными глазами. Оно принадлежало высокой молодой блондинке. «Англичанка», – заподозрила я, и не ошиблась. Мы познакомились. Эмми рассказала, что она родом из Бирмингема, что у нее произошла личная драма «космического масштаба» и что она лечит душевную травму в Тайбэе.
– Как вы сюда попали? Родные, друзья?
– Нет, родных нет, а друзья – да, друзей много, в сущности всё комьюнити. Но это потом.
Несколько лет назад она уехала куда глаза глядят зарабатывать уроками английского. Только бы подальше от дома. У нее было два желания: чтобы на нее никто не обращал внимания и чтобы дали побыть одной среди чужих, забыться. Не сбылось ни одно. Ее трудно было не заметить – такую белую, такую большую, светловолосую. И ей тут же дали понять, что она не чужая. Ее приглашали на бесконечные посиделки, праздники, дни рождения. Ей рассказывали о своих радостях и горестях. И она отошла. Повеселела. Смягчилась. Нет, любовная ее драма не забылась. Но отсюда, из этого участливого окружения, эта драма слегка померкла, перестала ей казаться катастрофой.
– Знаете, мне ведь казалось, что вселенная обрушилась. Я опасалась большого скопления людей, тем более их участия в моей жизни. Мне казалось это опасным для моего «прайвеси», моей частной жизни, закрытой от других. А тут, в Тайбэе, я почувствовала, какое это счастье – когда ты среди людей, готовых тебя выслушать, понять, умеющих горячо тебе сочувствовать. А главное – я обнаружила и в себе эту потребность – разделять переживания других людей.
Нет слову «нет»
Дружелюбие, открытость, теплота – это, несомненно, черты характера тайваньцев. Однако все это – лишь первый пласт впечатлений, лежащих, так сказать, на поверхности. Будь все так просто, не существовал бы феномен «загадочного тайваньца».
– Знаете, что отличает русского человека от тайваньца? Первый привык отвечать «нет» так категорично, как здесь совершенно не принято.
Это говорит Виолетта, жена моего приятеля Го Лунга. В родном Ростове, а потом в Москве Виолетта была моделью. Взглянув на нее, в этом не усомнишься: очень красивая молодая женщина, с безупречной фигурой. Однажды она приехала на демонстрацию русской моды в Тайбэй, влюбилась в тайваньца Го Лунга, вышла за него замуж, родила двоих детей. И постепенно приобщилась к местной жизни. Но – именно постепенно, а не сразу.
– Ой, это было так непросто. Вначале все эти улыбки, ласковые взгляды – они меня совершенно очаровали. Никакой загадки я тут не чувствовала. А потом стала замечать, что многого просто не понимаю. Например, вот это их неумение сразу отказать. Тайванец никогда не скажет «это невозможно», но – «да-да, конечно», «может быть», «я подумаю». Расплывчато. Потом мне это даже стало нравиться: так мило, приятно, ничто не режет слух.
Я хорошо понимаю, о чем она говорит. С этим я уже сталкивалась.
– Ты была в горах? – спрашивает меня коллега-профессор.
– Нет, но очень бы хотела, – отвечаю.
– Хорошо. Я за тобой заеду на машине, покажу замечательный храм.
– Ой, как хорошо. А когда?
– Скоро.
Проходит неделя, другая.
– Ты не забыл свое обещание? – напоминаю я наконец.
– Свозить тебя в горы? Обязательно. Жди, скоро приеду.
В конце концов узнаю у его друга, что у него поломалась машина, сейчас она в ремонте, и он не знает, когда ее починит и починит ли вообще. Но сказать мне прямо – очевидно, это для него просто невозможно. Даже, пожалуй, неприлично. Вообще прямой отказ я не получала никогда. Это для тайваньца звучит почти как оскорбление. Общее впечатление от общения у меня такое: все так мягко, закругленно, приятно и – неопределенно. Виолетта к этому уже привыкла, она видит в этом некую деликатность, боязнь обидеть. Ей это скорее нравится.
Меня вгоняет в недоумение. Мне не хватает вот именно что внятности, четкой прямоты. Меня сбивает с толку, как бы сказать поточнее, приблизительность, что ли. Особенно когда дело касается времени.
– Встретимся завтра, около чайной, – говорит новый знакомый.
– Хорошо. Во сколько?
– Около одиннадцати.
Прихожу в 11.00. Знакомый мой стоит. Давно? Да минут 15–20. Мне неловко. В следующий раз прихожу за полчаса до назначенного времени. Его нет. Полчаса после назначенного часа; не дождавшись, собираюсь уже уходить. Вдруг появляется – с улыбкой, не торопясь.
Вообще ко времени, как мне кажется, здесь относятся весьма условно. Зову гостей к семи вечера. Устав от приготовлений, в шесть прилегла на диван отдохнуть. Едва коснулась подушки, звонок в дверь – гости уже приехали.
На занятиях в университете другая незадача. Первая моя лекция назначена на два часа дня. Прихожу к началу – никого нет. Через четверть часа подходят первые немногочисленные студенты. Я в панике. Лекция не состоится? В половине третьего аудитория заполнена наполовину. Я начинаю свою лекцию. К трем – все места заняты, некоторые слушают стоя. Позже я к этому привыкла и больше уже не паниковала. Справедливости ради должна заметить, что такое вольное обращение со временем свойственно далеко не всем людям, с которыми мне приходилось иметь дело. Обычно те, кто уже поработал за границей, вполне точны и даже пунктуальны.
Впрочем, мне кажется, многим иностранцам именно это и нравится – отсутствие чрезмерной организованности, регламентированности. Американка Анжела Петерсон пишет об этом так: «В Америке слишком много правил, строго обязательных к исполнению, слишком много ограничений. Мне кажется, на Тайване более человечные отношения между людьми. И если ты даже нарушил правила, но не причинил вреда, тебя поймут, тебе это простят».
Анжела, например, знала, что есть правило: трехколесные тележки для перевозки грузов в Тайбэе запрещены. Но вот она увидела на шоссе такую тележку, груженную бумажным мусором. Ее владелец спокойно проехал мимо полицейского, и тот его даже не остановил. Анжеле, воспитанной в строгом подчинении закону, это показалось удивительным. Она подошла к полицейскому и поинтересовалась: