— О, я не это имела в виду. Вы сказали, что везете его обратно в Сейлем. Но почему он вообще не в тюрьме штата Северная Каролина, где должен отбывать двадцать лет? Что вы делаете вдвоем на наших горных дорогах?
— Семья Уоткинсов имеет связи в верхах. Ему предоставляли краткосрочный отпуск для прощания с матерью. Она умерла пару дней назад. Рак.
Нэнси вздохнула. Она совсем забыла, что у приговоренного была семья. Брат, который твердо отстаивал перед журналистами невиновность Джозефа, и сестра-подросток, быстрая на слезы, столь любимые прессой. Она не помнила, чтобы показывали его мать в выпусках новостей из суда. Но та, должно быть, там была, делая обязывающие заявления. Мой сын — хороший мальчик. Никогда нас ничем не огорчал. Не могу поверить, что он сделал это.
Она давно усвоила, что гораздо легче соблюдать благородное презрение к преступнику, когда это всего лишь отдаленный образ на экране телевизора, чем когда это человек из плоти и крови, сидящий в двух футах от тебя. Мужчина, прикосновение которого взволновало тебя. Сын, переживающий смерть матери. Интересно, а убийцы плачут? — подумала она.
— Сочувствую вам, мистер Уоткинс, — пробормотала Нэнси и даже протянула было руку, но он не высунулся из своей раковины и она не решилась дотронуться до него.
Бесстрастные серые глаза полыхнули навстречу ей. Ранее Уоткинс даже не удосужился обернуться на нее, когда она подсаживалась к их столу.
— Никому вы не сочувствуете. Репортеру плевать на все, кроме своей стряпни.
От его гортанного голоса у нее пробежал холодок по спине. Она совершенно не помнила, как этот голос звучал в теленовостях, и ждала, что он окажется таким же жестким, как и лицо. Как ни странно, он произнес язвительные слова без злобы, тоном равнодушного наблюдателя. Сам он выглядел каким угодно, только не безвольно расслабившимся. Хотя полисмен и усадил его так, что можно было свободно откинуться на спинку стула, поза Уоткинса была по-прежнему напряженной. И если бы он покрепче сжал кофейную чашку, та бы наверняка хрустнула.
Нэнси всегда раздражало, когда охаивали репортеров. В мире хватало убийственных примеров горькой участи прессы стран, лишенных свободы слова. Не было смысла искать суть таких обвинений, но и промолчать она не могла.
— Это неправда по отношению к большинству репортеров. И уж, конечно, по отношению ко мне. Хотя, не скрою, я хотела бы написать о вас очерк, мистер Уоткинс. Читателей заинтересует тюремный опыт человека, ставшего в своем роде знаменитостью.
— Сомневаюсь, мисс щелкопер.
Обескураживающая резкость ответа не очень-то подействовала на нее. Она никогда не терялась после первого отказа. Часто случалось так, что человек, вначале пославший репортершу куда подальше, потом охотно изливал перед ней душу.
Резким движением головы она отбросила волосы со лба.
— А почему нет? Очерк вам ничем не повредит и, может быть, даже окажется полезным. Ведь ваше дело, насколько я знаю, все еще на апелляции. Не так ли? Может быть, я сумею помочь вам. Не могу, разумеется, ничего обещать, но делом осужденного, имя которого снова появилось в прессе, могут заинтересоваться власть имущие и быстрее пересмотреть его.
— Я не такой дурак, чтобы думать, что вы или какой-нибудь другой писака хоть чуть-чуть заинтересованы помочь мне. После смерти отца ваша братия растерзала меня в клочья, словно стая голодных акул.
Больше я вам этого не позволю. Я даже не могу проводить свою мать в последний путь, не опасаясь, что люди вроде вас поднимут в газетах непотребную возню.
Нэнси поняла, что он смотрит на нее лишь как на представительницу презираемой им профессии. Может быть, небезосновательно, подумала она. Она считала, что пресса обошлась с ним излишне сурово. Возможно, ей удастся переубедить его, представив себя добросердечной, сочувствующей женщиной, которой он вполне может довериться?
— Послушайте, мистер Уоткинс, я…
— Нет, послушайте вы, — отрезал он по-прежнему хладнокровно. Выпятив острый подбородок, поднял сжатый кулак над столом на те несколько дюймов, что позволяли оковы. — Сейчас я прискорбно мало могу распоряжаться своей жизнью, ею управляет закон. Но даже закон не может заставить меня беседовать с вами.
Сержант пожал плечами.
— Весьма сожалею, леди. Но он и вправду не обязан говорить с вами, ежели не хочет.
Нэнси пришлось отступить.
— Ладно, мистер Уоткинс. Как вы заявили, я не могу заставить вас дать мне интервью. Но заметим не для протокола, что ни вас, ни кого-либо другого я не намерена принуждать. А что касается закона, то он управляет вашей жизнью лишь по вашей вине. Как и все мы, вы пожинаете плоды своих неразумных поступков.