Рука ночного гостя уже лежала на ручке двери, когда Константин полюбопытствовал:
— А почему вы это делаете для меня?
— Мы с твоим отцом давнишние друзья.
Он ушел, и Константин, не теряя ни минуты, разбудил Дация и рассказал ему о странном визите.
— Лициний — порядочный человек, — говорил центурион, поспешно одеваясь. — Галерий явно намеревался задержать тебя еще на один день — сослался бы на то, что письма еще не готовы, — чтобы его посланцы, которых он отправил вперед, уж наверняка бы вовремя добрались до Сирмия и успели бы все подготовить для нашей «встречи».
— Хотел бы я посмотреть на его физиономию, когда он узнает, какой мы выбрали путь, — говорил Константин, цепляя к поясу меч и снимая с гвоздя свой плащ. — Но к тому времени мы уж должны быть в Треверах, в целости и сохранности.
4
Спустя немногим более двух недель Константин стоял в верхнем этаже гостиницы на окраине итальянского города Неаполя, нетерпеливо ожидая возвращения Дация: он должен был выяснить, проживает ли госпожа Фауста там неподалеку, в загородном доме своего отца, в чудесном местечке в Кампании. Как он и предвидел, Даций так и вскипел, узнав о действительной причине включения Неаполя в их маршрут, утверждая — и не без веских оснований, — что Константину пытаться встретиться с Фаустой после категорического запрета Максимиана было бы просто глупо.
В конце концов у Константина не оставалось никакого выбора, кроме как приказать Дацию разыскать Фаусту или хотя бы попытаться узнать, где она, и седовласый центурион отъехал, держа спину жестко и прямо, словно проглотил копье. Хуже того, Константин в глубине души понимал, что Даций прав, но быть рядом с Фаустой и не пытаться увидеть ее стало для него равносильно тому, чтобы иметь крылья и не, полететь над Альпами туда, на север, в Галлию.
Чтобы не думать о Фаусте, Константин мысленно обратился к событиям прошедших недель, начиная с того момента, когда они с Дацием так поспешно посреди ночи уехали из Никомедии после посещения их Лицинием. Покидая столицу, они пробирались по узким и в основном немощеным улочкам, и тем самым им удалось остаться незамеченными.
Первую часть пути они следовали по маршруту императорской почты, по которому осуществлялась скорая перевозка официальных документов и между Никомедией и Сирмием. Официальная сеть дорог через каждые двенадцать римских миль предлагала путнику почтовые станции, где можно было сменить лошадей и раздобыть пропитание. Как правило, две такие станции располагались между каждыми двумя гостиницами, где путники могли провести ночь. Но поскольку можно было свободно достать повозки с постелями и кушетками, на которых едущие могли отдыхать, многие по срочным делам ездили день и ночь.
Дороги тщательно размечались стандартными мильными камнями, цилиндрическими по форме и установленными на квадратных основаниях. Их охраняли и приводили в порядок старшие чины центурионского состава, так называемые бенефициарии, с тем чтобы путешествующие чувствовали себя на дорогах в безопасности, кроме таких районов, как Альпы. Каждый мильный камень снабжался именем, титулом и годом начала правления императора, при котором он был поставлен, а также цифрой, указывающей расстояние от ближайшего города. Поэтому на этих дорогах путешествующим сбиться с пути было довольно трудно.
Поменяв на почтовых станциях несколько раз лошадей, они переправились на пароме через узкий пролив Боспор, или Бычий Брод, названный так на основании греческой легенды об Ио, которая якобы переправилась в этом месте в виде коровы. Пересев на свежих лошадей в одной из гостиниц на северном берегу, они той же ночью поехали в сторону Адрианополя и ближе к утру немного поспали, завернувшись в плащи, у ручья, давшего лошадям воду и сочную траву.
К рассвету они уже снова скакали верхом и вечером четвертого дня попросили номер в гостинице в Адрианополе. Там они плотно поели после довольно скудного питания по дороге и, объявив заполнившему гостиницу люду, что завтра отправятся дальше на северо-запад к Сирмию, вернулись к своим тюфякам, попросив разбудить их за час до рассвета.
Еще не рассеялся ночной туман, а они уже ехали средь пригородных полей Адрианополя в юго-западном направлении и вскоре оказались на Эгнатиевой дороге, одной из главных в империи, ведущей к западу в сторону Рима. Легкой оказалась для двух ездоков переправа через узкую часть залива Адриатического моря, к северу от пролива Отранто, ибо ветер был попутным, что Константин расценил как благоприятный знак, позволяющий надеяться на успешное преодоление оставшейся части пути. Нанятому ими парусному рыболовному Суденышку для этого потребовалось чуть больше дня и ночи, причем большую часть времени Даций страдал от качки. Когда они предъявили свои пропуска в порте Брундизий, им дали и показали кратчайшую дорогу в Неаполь.
Нервничая, — ему казалось, что Даций что-то уж больно медлит с возвращением, хотя тот ушел чуть больше часа назад, — Константин вышел на балкон и глубоко вдохнул воздух с запахом соли, принесенным освежающим вечерним ветром со стороны гавани. Это был его первый приезд в преуспевающий новый центр под названием Неаполь, и то, что он увидел, когда они въезжали в город с востока, произвело на него огромное впечатление.
О плодородии земли в его окрестностях свидетельствовали богатые оливковые рощи и виноградники с тяжелыми сочными плодами, дающими, как сказал Даций, лучшие сорта вин в империи. Холмы и морское побережье оказались усеяны виллами, зачастую почти полностью скрытыми кронами деревьев. А неподалеку от самого города лежал процветающий римский порт Путеолы, где они надеялись найти галеру, идущую к устью реки Родан, — или Роны, как ее чаще называли, — близ города Массилии, откуда путники могли проследовать по широкому водному пути в самое сердце Галлии.
Звук шагов в коридоре заставил Константина вернуться в комнату. Когда они замолкли перед дверью, он бросился к ней открывать, не дожидаясь, пока Даций выстучит условный сигнал. Насупленная физиономия Дация говорила о том, что центурион не одобряет его импульсивности, но чувство вины тут же рассеялось, как только Фауста бросилась ему в объятия.
— В вашем распоряжении час, и на этот раз держите дверь на запоре, пока я не просигналю.
Даций закрыл дверь, оставив влюбленных наедине, и в течение долгих драгоценных минут, пока они страстно целовались и прижимались друг к другу, слова были ни к чему. Потом Фауста отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза.
— А что это, Константин, ты прячешься, словно преступник? — полюбопытствовала она.
— А разве Даций не сообщил тебе, в чем дело?
Она сморщила нос.
— Он не очень-то жалует меня. Сказал только, что ведет меня к тебе.
Константин вкратце рассказал ей о своих отношениях с Галерием и о том, как им пришлось бежать из Никомедии.
— Максенций пришел в ярость, когда не его объявили цезарем, а этого придурка Максимина Дайю, — сказала она.
— И меня обошли стороной, не забудь.
— Мы все знали, что в цезари ты бы не прошел, — заверила она. — Ну разве мог бы Галерий допустить, чтобы наши с тобой семьи обрели более тесные связи, чем они уже есть на самом деле?
— А Максенций — где он сейчас?
— В Риме. Все строит козни против Севера.
— А если я обращусь к твоему отцу — ради нас, — он согласится, как ты думаешь?
— Милый, только не сейчас. Он мною слишком дорожит, чтобы так дешево отдать. Отец поклялся, что снова вернется к власти, когда у Галерия и Максимина Дайи ухудшатся дела на Востоке. И не будет лучшего способа привлечь нужных людей, чем чары красивой дочери.
Глядя на нее, сидящую рядом с ним на одной из кушеток в комнате, он не сомневался в ее правоте. Она действительно была красивой, даже красивее, чем тогда, когда Константин видел ее в последний раз. Но эта мысль его не обрадовала, ибо никогда еще она не казалась ему такой недоступной.
— Если бы ты действительно любила меня, ты бы поехала со мной в Галлию, — сказал он.
— Но, милый! — вскричала она. — Ты ведь знаешь, я говорила тебе в Риме, что любовь — это одно, а браки между царскими отпрысками — это совсем другое.