4
Глубоко за полночь Константин проснулся. Перед тем ему не сразу удалось заснуть — взволновало известие, что он скоро станет учиться военному делу и начнет восхождение на вершину власти, которое, как он втайне надеялся, принесет ему пурпурную мантию цезаря или даже августа.
За тот час или дольше, пока он лежал без сна, Константин пришел к ряду решений. Во-первых, он должен стараться учиться изо всех сил, чтобы его наделили полномочиями трибуна и назначили на должность командира. Затем он должен заслужить уважение императора Диоклетиана, ибо каждому было известно, что, когда престарелый правитель сложит с себя свой сан, тот, кто был цезарем, станет августом и в свою очередь назначит себе в замену другого цезаря. Отрезвленный этими думами и серьезностью возложенной на него ответственности, он наконец погрузился в сон и даже не проснулся, когда в ту же комнату — ведь вилла была не очень велика — вошел дядя Марий, чтобы лечь в приготовленную для него постель.
Наверное, его разбудил дядин храп, и, чувствуя жажду, он встал с постели и пошел босиком по саду на кухню, где прислуга всегда держала глиняный кувшин с водой, наполняемый из близлежащего колодца. Дом стоял погруженный во тьму, хотя встающая луна слабо освещала сад, вокруг которого он был построен в форме прямоугольника с одной открытой стороной. Умудренный долгим опытом, Константин без труда отыскал дорогу на кухню и приложился к кувшину, даже не зажигая другой свечки от той, что обычно всю ночь горела в триклиниуме — утром от ее пламени разжигали печи.
Утолив жажду, он возвращался в спальню через атриум, большую комнату в передней части дома, когда приглушенный звук голосов заставил его остановиться; Он узнал их — разговаривали отец с матерью — и уже сворачивал, чтобы незаметно пробраться к себе в комнату тем же путем, что привел его на кухню, как вдруг отец заговорил громче, так, что Константин смог разобрать слова.
— Голубушка, я все еще могу отказаться, — говорил Констанций Елене. — Диоклетиан сам написал постановление о разводе, но я настоял на том, что мне нужно до принятия окончательного решения побывать с этим постановлением у тебя.
— Когда состоится твоя свадьба с Феодорой?
— Когда я приеду в Медиолан. Там Максимиан со своим двором.
Константину эти имена кое о чем говорили. Феодора, падчерица императора Максимиана, по слухам, обладала незаурядной красотой, но тем не менее была все еще незамужней, и, следовательно, то, что подслушал Константин, могло означать только одно: отец разводится с Еленой, чтобы теперь, когда он является цезарем и «сыном августа», расчистить путь к браку более выгодному для карьеры, сулящей ему в будущем титул августа. Потрясенный словами отца, Константин почувствовал, как его захлестывают волны гнева и боли — гнева оттого, что Констанций мог просто даже подумать о разводе с его матерью по каким-то политическим соображениям, и боли оттого, что человеком, которого он боготворил больше всех других, оказывается, руководят те же самые побуждения, что и большинством людей.
— Даже не вздумай отказываться от развода, — убеждала Констанция мать, и Константина удивило, что она могла говорить так спокойно в то время, как рушился весь их мир.
— Но ведь негоже, чтобы я отделался от тебя, как от какой-то танцовщицы, нанятой на ночь, — протестовал Констанций.
— Нам следует в первую очередь позаботиться о твоей карьере, а не о моих чувствах, и больше всего — о будущем Флавия, — спокойно настаивала Елена. — Что бы случилось, если бы ты отказался принять постановление о разводе и жениться на Феодоре?
— В Риме не место цезарю, который восстает против назначившего его августа.
— Тогда ни у тебя, ни у меня нет выбора.
— Это разобьет мне сердце. Даже мысль о разрыве с тобой причиняет мне боль.
— Но разве может каждый из нас пожертвовать чем-то меньшим ради нашего сына?
Наступило затяжное молчание, только изредка прерывавшееся негромкими всхлипываниями матери и неясными бормотаниями пытавшегося утешить ее отца. Потрясенный до глубины души, борясь с настойчивым желанием возненавидеть своего отца, который всего лишь несколько мгновений назад был для него единственным богом, Константин прокрался к своей постели.
Когда почти час спустя в комнату вошел отец, он еще не спал, но плотно закрыл глаза, чтобы отец не догадался об этом. А когда отцовская рука ласково коснулась его темных волос, он едва сдержался, чтобы не оттолкнуть ее.
Утром Константину удавалось избегать как отца, так и матери до тех пор, пока не настала минута прощания с Констанцием. Никто не упомянул о разводе, и, пока слуга выводил из конюшни отцовскую лошадь, он с непроницаемым лицом молча стоял во дворе.
— Твой дядя Марий поедет в Никомедию вместе с тобою, Флавий, — известил его Констанций, садясь в седло, — Если понадобится, он будет рядом.
— Будь здоров, цезарь! — крикнул Марий осипшим от волнения голосом. — Да правит Митра твоими стонами.
— И Бог христиан, — прибавила Елена, — Я слышала, их много в Британии.
— Если обо мне позаботятся оба этих бога, то там, за проливом, мне вряд ли будет нужна армия, — Констанций улыбнулся, понуждая лошадь к движению и вытянув руку, чтобы взъерошить волосы Константина, — Береги мать, сынок, как следует береги, — хрипло проговорил он, — Когда станешь заправским воякой, может, приедешь ко мне в Галлию и Британию, и тогда мы будем вместе.
— Да я… — начал было Константин и, наверное, выпалил бы, что больше никогда в жизни не захочет видеть отца, если бы Констанций, глубоко растроганный этим прощанием, не постарался поскорее отъехать прочь, и, прежде чем мальчик смог закончить свое предложение, он был уже на мостовой перед домом. Елена, однако, заметила его скованность.
— Сынок, что-нибудь не так? — живо осведомилась она.
— Да н-н-нет. — Он быстро отвел глаза, стараясь подавить слезы гнева и разочарования.
— Прошлым вечером ты, похоже, был так рад приезду отца, а нынче утром даже и не попрощался.
— А ты рада, что он с тобой развелся? — выпалил мальчуган.
Марий, который, прихрамывая, ковылял через двор по направлению к двери, услышав сказанное Константином, так резко повернулся, что едва смог удержаться на поврежденной ноге.
— Кто это сказал тебе такую глупость? — возмущенно крикнул он.
— Это не глупость, это правда! — Голос мальчика прервался. — Или тебя он тоже обманывал, как и мою мать?
— Молчать, мальчишка!
— Не надо, Марий, прошу тебя, — взмолилась Елена. — Давайте-ка все пойдем в дом, где мы сможем поговорить об этом.
Открыв перед Еленой дверь, Марий вошел вслед за нею, и Константину пришлось закрывать.
— Присядь-ка рядом со мною, Флавий, — попросила она сына, подходя к кушетке, на которой накануне вечером сидела вместе с Констанцием. — Нам многое нужно обсудить.
Он упрямо покачал головой.
— Лучше я постою.
— И что все это значит? — Марий опустился в кресло, скривившись от боли в ноге, — Суешь свой нос в дела отца, юнец?
— Прошлой ночью ты разбудил меня своим храпом, — язвительно сказал Константин. — Я пошел попить воды — я не знал, что кто-то еще не спит, — и услышал, как отец с матерью разговаривали в этой комнате.
— Подслушивал — ты это хочешь сказать?
— Я… я, наверное, так удивился, что не мог двинуться с места, — Константин быстро взглянул на мать. — Это правда, что император Диоклетиан дал моему отцу постановление о разводе, чтобы он мог жениться на Феодоре?
— Все, что ты слышал, правда, — подтвердила Елена, — И сегодня утром я подписала это постановление, согласившись на развод.
— Но почему? Ведь прошлой ночью отец говорил, что любит только тебя, я слышал.
Елена быстро отвела взгляд, и, увидев, как от рыданий содрогнулись ее плечи, он встал перед ней на колени и обнял ее. Она уткнулась лицом ему в тунику[30], сквозь тонкую ткань которой он ощутил на коже теплую влагу слез.
— Нам казалось, что пока тебе бы лучше не знать всей правды, — уже более мягко пояснил Марий. — Но кто-нибудь непременно проговорится, поэтому будет лучше, если ты узнаешь ее сейчас от тех, кто тебя любит.