Либ прислушивалась к позвякиванию посуды и невнятным голосам, доносящимся с той стороны полуоткрытой двери. Даже если мать и не причастна к обману, она, по крайней мере, наслаждается всей этой суетой. И у входной двери стоит ящик с деньгами… Как там говорится в той старой пословице? «Дети – богатство бедняка». Имеется в виду богатство в метафорическом смысле, но иногда и в буквальном.
Анна переворачивала страницы, беззвучно шепча слова.
На кухне произошло какое-то движение. Либ высунула голову и увидела монахиню, которая снимала черный плащ. Она вежливо кивнула сестре Майкл.
– Вы преклоните вместе с нами колени, сестра? – спросила миссис О’Доннелл.
Монахиня пробормотала, что не хочет заставлять миссис Райт ждать.
– Ничего страшного, – вынуждена была сказать Либ.
Она вновь повернулась к Анне, которая стояла у нее за спиной – немного призрачная в ночной рубашке, – и Либ вздрогнула. В руке девочка держала нитку коричневых семян.
Анна проскользнула мимо Либ и встала коленями на земляной пол между родителями. Монахиня и горничная уже преклонили колена, и каждая сжимала маленький крестик на четках.
– Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого.
Пять голосов в унисон произносили слова молитвы.
Теперь Либ едва ли могла уйти, потому что глаза сестры Майкл были закрыты, а ее лицо, обрамленное громоздким головным убором, склонялось над сложенными руками. Никто не следил за Анной. Так что Либ вошла и села на табурет у стены, откуда ей хорошо было видно девочку.
Бессвязное бормотание перешло в «Отче наш», которую Либ помнила с юности.
– И остави нам долги наши, – тут все они в унисон ударили каждый себя в грудь, чем напугали Либ, – якоже и мы оставляем должникам нашим.
Либ подумала, что, может быть, теперь они встанут и пожелают друг другу спокойной ночи. Но нет, группа погрузилась в молитву «Аве Мария», потом следующую, и следующую. Это было нелепо. Неужели Либ застрянет здесь на весь вечер? Она заморгала, чтобы увлажнить утомленные глаза, но не сводила их с Анны и ее родителей, чьи широкие фигуры почти загораживали девочку. Чтобы передать кусок, хватило бы мимолетного встречного движения рук. Либ слегка прищурилась, удостоверившись, что ничто не коснулось красных губ Анны.
Взглянув на часы, висящие у пояса, Либ поняла, что прошла четверть часа. Во время этого изнурительного действа девочка ни разу не покачнулась, не опустилась. Либ изредка обводила взглядом комнату, чтобы дать глазам отдых. Между двумя стульями был привязан толстый муслиновый мешочек, с которого капало в таз. Что бы это могло быть?
Потом слова молитвы изменились.
– К Тебе взываем, изгнанные чада Евы…
Наконец вся эта морока подошла к концу. Католики вставали, потирая затекшие ноги, и Либ могла теперь уйти.
– Доброй ночи, мамочка, – сказала Анна.
– Через минуту приду с тобой попрощаться.
Либ взяла плащ и сумку. Она упустила случай наедине поговорить с монахиней. В присутствии ребенка она не смогла бы выговорить: «Ни на секунду не спускайте с нее глаз».
– Увидимся утром, Анна.
– Доброй ночи, миссис Райт.
Направляясь в сторону деревни, Либ повернула налево в том месте, где тропинка от дома О’Доннеллов доходила до переулка. Еще не совсем стемнело, и горизонт у нее за спиной по-прежнему отсвечивал красным. В теплом воздухе пахло животными и дымом горящего торфа. От долгого сидения у Либ болело все тело. Ей действительно нужно было поговорить с доктором Макбрэрти о неудовлетворительных условиях надзора, но не в эту позднюю пору.
Что же ей удалось разузнать? Мало или почти ничего. Пожалуй, единственным секретом, который хранила Анна О’Доннелл, были слова наиболее часто повторяемой ею молитвы.
Впереди на дороге показался чей-то силуэт с длинным ружьем на плече. Либ сжалась. Ей не приходилось оказываться ночью на улице в сельской местности.
Первой к ней подошла собака, обнюхав юбку Либ. Потом, чуть заметно кивнув, мимо прошел мужчина.
Настойчиво заголосил петух. Из коровника гуртом выходили коровы, а хозяин за ними следом. Либ полагала, что фермеры выгоняют скот днем, а на ночь загоняют в хлев, чтобы животные были в безопасности, а не наоборот. Это место представлялось ей совершенно непонятным.