– Говорила же, – хмыкнула она. – Хвалят, восхищаются, но умри, тогда и станет понятно, кому ты был нужен.
С Лейном отправили меня, как самого близкого к семье потомков. Я бы так, конечно, не сказал, но все как один считали, что лишь заприметив меня, они размякнут и пойдут на уступки.
Азиз стоял, склонившись над книгой, и на наше появление недовольно её захлопнул. Лейн не стушевался, оказался рядом с ним прежде, чем мне пришло в голову послать через весь зал лёгкий кивок в качестве приветствия. Азиз хмурился – сейчас как завопит да вышвырнет прочь, – а Лейн говорил и говорил.
Наконец потомок основателей выпрямился и гордо посмотрел на него. Это потом, когда он ушёл, мне разъяснили, о чём был тот разговор. Пока я приближался к ним, Лейн получил разрешение рисовать на стенах.
– Зачем? Что ты сказал Азизу?
– Моим рисункам будет здесь самое место. – Лицо его не изменилось в своём выражении ни разу за начало дня. – Я предложил изобразить сражение города с Темынью. Ну, перед Азизом дурочка разыграл. Сказал, что нарисую то, что сейчас происходит. Притащи-ка мне краску из подсобки и стремянку, я пока примерюсь.
– Какой подсобки?
– Азиз сказал, что она под лестницей.
Я поплёлся без особого энтузиазма.
Вылезая из темноты чёрного песка, демоны уже могли просунуть руку, лапу или щупальцу – что у них там было из конечностей – сквозь защиту. Слабла она с завидной скоростью.
На площади у святилища собрались две мои не самые любимые вещи в этом городе: толпа галдящих людей и столбы для казней – и не одна из них не ускользнула от моего взгляда и ушей. Сильный ветер заставлял столбы скрипеть, будто старые половицы. Почему-то сразу представлялся полуразвалившийся заброшенный дом, крыша которого вот-вот обрушится на голову. А крики растерянных и озлобленных людей походили на завывания призраков.
Возясь в подсобке, я то и дело улавливал обрывками: «Отдай её мне!» Было непонятно, издевался надо мной Темынь или действительно собирался напасть. Может быть, его голос мне попросту мерещился, но каждый раз, когда я слышал его, по позвоночнику будто проводили холодными пальцами.
Выполнив поручение, я оставил Лейна за его важным делом, а сам, пристроившись в уголке, под громыхания хора, шепотки из Кошмарницы и шелест белых одежд углубился в чтение какой-то книжонки, которую мне любезно предоставил смотритель гостевого двора. Когда же отвлёкся с предложением перекусить, была исписана целая стена. На ней не проглядывалось и намёка на Измену. Одна из картинок привлекла моё внимание больше остальных: некто в тёмных одеждах со светящимся шаром в руке ступал во мрак. Рядом с ним стояли люди. Их лица переполняли ненависть и злоба – Лейну на удивление хорошо удались эти эмоции. Люди буквально загоняли его в ту черноту.
– Уверен, что это можно рисовать?
– Мне нужно освободиться от мыслей, – ответил Лейн. – Их так много, что я решил не мелочиться на бумагу. Здесь речь идёт о появлении Темыни, – он бросил кисточку и метнулся к началу своих творений. Каменность исчезла с лица, хотя на меня он по-прежнему не смотрел. Всем вниманием завладели его картины. Настолько живым я его никогда не видел. – Я изображу и Ужасную Ночь, и сражение Измены с ним, если оно случится. Просто хочу систематизировать.
– Умница какой! – потрепал я его по залепленным краской кудрям. – Святилище может и не принять твоих трудов. Исчезнут по утру, никто и не вспомнит о них. Не будет обидно?
– Неважно, – он вернулся к месту, на котором закончил, поднял кисть и продолжил рисовать. – Как будто это чем-то ему поможет...
– Кому?
Лейн промолчал, углубившись в свои мысли, лишь почесал измазанной в краске рукой тонкую шею и испачкал её.
Он рисовал с пробелами, ведь некоторые его знания забрали мы. Лейн понимал, где именно они должны быть, так что стена в тех местах его летописи тоже оставалась пустой. Мы плохо помнили, но он просил не переживать и уверил, что потихоньку будет их забирать и «отзеркаливать» на здешнюю штукатурку.
Лейн облагородил ещё полстены, и только тогда мы вернулись в берлогу.