В палатке нашлись и спальные мешки, и надувные матрасы, шезлонг и четыре расшатанных складных стула, такой же расшатанный стол и тот самый брезентовый мешок, которому предстояло стать нашим ведром для воды и, будучи подвешенным на дерево, умывальником.
— А вон там можете разводить костер, — кивнул Ханс на железный обруч в кругу из старых бревен-сидений.
— Урааа! — завопил я.
— Ну уж нет, — сказала мамка.
— Я тоже хочу костер, — сказала Линда.
Ханс же улыбнулся так, будто он уже был принят в качестве ассоциированного члена в наше семейство или же по крайней мере понял, что тут есть на кого произвести впечатление, три простофили, приехавшие изведать радости палаточной жизни.
— В лесу щас наверняка полно сушняка, — сказал он мне, и велел взять брезентовое ведро, и показал дорогу до ближайшей колонки с пресной водой, и еще показал, как это ведро вешать на дерево. И еще нам было поведано кое-что о таинственных особенностях питания здесь, потому что есть только один магазин, и он открывается не каждый день, а если и открывается, то всего на несколько часов, к тому же неизвестно, какие это будут часы, уж лучше договориться, чтобы продукты привозили на кораблике, который время от времени приходит сюда из городка Дрёбак, причем время его появления тоже совершенно неопределенно; или можно самим ездить в город за продуктами, так, пожалуй, будет проще всего, да, я бы вам это посоветовал, заключил он.
Такие порядки были наверняка заведены тут для того, чтобы отдыхающие не слишком разнежились и не вздумали задержаться на острове надолго.
— Вот так-то, такие у нас тут дела, — сказал Ханс, довольно улыбаясь.
Но тут мамка, вместо того чтобы начать распаковывать вещи, стала топтаться по полянке: постоит немного, пройдет шажок; это сигнал, понял я, что мы больше не можем пользоваться добротой Ханса, не оказавшись при этом в таком же неоплатном долгу перед ним, в каком мы уже были перед Кристианом. Ханс тоже это понял.
— Ну ладно, если что, дайте знать, вы меня всегда найдете у причала.
Мать снова поблагодарила его, пожала ему руку, и Ханс ушел. Мы остались в раю; а мы ведь и пальцем не пошевелили, чтобы этот рай заслужить. Но, как ни стыдно признаться, мы не сумели этот рай оценить. Мы как с цепи сорвались, особенно я, как обычно. Но не было никаких сомнений в том, что и с мамкиной души упал не один камень за последний час и за время бесконечной поездки, сначала на автобусе, потом на катере; а Линда уже три раза укладывалась спать, в каждый из трех спальных мешков по очереди, и встала только, когда разожгли примус и в сковородке заскворчали бекон и сосиски. У каждого лета бывает одно, а то и несколько названий; это называлось «лето, когда Линда научилась плавать».
Глава 13
Научить Линду плавать оказалось непростым трюком. Дело в том, что когда она перестала принимать лекарства, то не только стала меньше спать и меньше есть, но и начала мало-помалу проявлять самостоятельность. Мамка со мной уже не раз заводила разговоры на эту тему.
— Тебе не показалось, что Линда в последнее время что-то уж слишком упрямится?
Особенно большой бенц поднялся эдак с месяц тому назад, когда между нами возникли расхождения относительно ценности выпавших молочных зубов; как выяснилось, стоимость как клыков, так и резцов с моих времен сильно возросла, что я и позволил себе прокомментировать; мамка же мои возражения в жесткой форме отмела. Однако Линда настояла на том, чтобы монетки по кроне, которые она по утрам находила в стакане с водой взамен выпавших молочных зубов, положенных туда с вечера, отдавать мне, из-за чего курс вдруг резко упал и достиг абсолютного минимума, что Линду ни в коей мере не устроило, и пошло-поехало. Так что проблема молочных зубов занимала нас неделями.
Теперь Линда заделалась большой любительницей воды: она надевала купальник и мой старый плавательный пояс еще до завтрака и торчала в воде, пока ее силой не выволакивали на берег. При этом она не желала вести себя в воде так, как велели ей мы: не хотела плескаться на мелководье у берега, а переступала ногами по дну до тех пор, пока оно не уходило из-под ног, и тогда начинала подпрыгивать в волнах как поплавок, ныряя с головой с накрепко зашитым ртом, топтала воду или чем уж там ей это представлялось, но означало оно одно: мы с мамкой вынуждены были бултыхаться вокруг нее в качестве спасательных кругов, пытаясь разными маневрами направить ее в нужном направлении, а именно — к берегу; при этом мы — абсолютно без толку — кричали ей, чтобы она работала руками. Она же их использовала только для того, чтобы судорожно цепляться за плавательный пояс, что было совершенно бессмысленно, поскольку мамка так туго его шнуровала, что на теле Линды отпечатывался рисунок, похожий на шахматную доску.