Это случилось вскоре после того, как они с Гаяне продали родительскую квартиру.
Похоронное бюро отняло довольно много времени, так что, когда я вернулся в клинику, уже стемнело. Хосе ждал меня, Рут же ушла, и больше я ее не видел. Хосе снова провел меня в палату Рипсик, ее самой там уже не было, но в углу стояли два больших черных полиэтиленовых мешка, таких, в которые кладут строительный мусор, — туда, как я понял, вперемешку кинули вещи Рипсик, от штанов до зубной щетки. У меня были с собой намного более удобные и достойные мешки, один, крепкий, мы получили в Ницце вместе с какой-то покупкой и называли его именно так, «Ницца», второй мешок был от магазина «Стокманн», тоже большой и хороший. Хосе как будто смутился, что санитары так грубо обошлись с вещами Рипсик, и предложил мне пойти на балкон и там все переупаковать. Я поблагодарил, мы простились, я взял мешки и прошел по боковому коридору до балкона, откуда открывался замечательный вид на Барселону. Однажды я прикатил в инвалидном кресле сюда и Рипсик, а потом, тоже однажды, транспортировал ее таким же образом, с портативным кислородным аппаратом, прикрепленным к креслу, вниз на улицу — но там было шумно, машины подъезжали и отъезжали, не было ни одного тихого и зеленого уголка, мы посидели немного на скамейке, и я отвез Рипсик обратно в палату.
Сейчас виднелись только огни, но они меня не интересовали, как не интересовало бы и море, пускай в своем самом красивом обличии, мое эстетическое чувство умерло вместе с Рипсик, и единственным, что сейчас меня сопровождало, была все та же печальная мелодия, которая и не собиралась покидать мою голову.
Закончив переупаковку, я взял «Стокманна» и «Ниццу» и пошел по коридору в сторону лифтов. В вечерний час можно было надеяться, что лифт придет скоро, днем его приходилось ждать долго, он еще и останавливался на каждом этаже, так что спускался я всегда пешком, поступил так и теперь, хотя мешки были не такие уж легкие. В руках тащить их до гостиницы я не мог и направился к стоянке такси, где, как всегда, застыло в неподвижности несколько машин.
А что если Рипсик заболела снова потому, что нас кто-то сглазил? Говорят, кто не верует в Бога, тот легко становится суеверным, и мы с Рипсик действительно были суеверными, когда черная кошка перебегала нам дорогу и никакой возможности изменить маршрут не было, мы брались за руки и трижды поворачивались на месте, перед тем как продолжить путь; и естественно, мы избегали хвалить хоть что-нибудь, что у нас, по нашему мнению, получилось, если кто-то из нас, забывшись, говорил доброе слово, то другой сразу требовал: «Постучи по дереву!» — предметы из фанеры или опилок при этом игнорировались, годились лишь сделанные из натурального дерева. Мать Рипсик Кармен Андраниковна, еще более суеверная, чем мы, подарила нам талисманы, так называемые ачки-хулункхи — две стеклянные бусины, из середины каждой смотрел немигающий глаз, Рипсик долго носила свою бусину на бюстгальтере, я на ремне, но в какой-то момент мы про них забыли, моя, по-моему, разбилась, куда делся ачки-хулункх Рипсик, я даже не знаю, во всяком случае, когда ее состояние стало совсем серьезным и я вдруг вспомнил, что мы остались без защиты, она начала его искать, но так и не нашла. Впрочем, уже все равно было поздно.
Да, но почему кто-то должен был нас сглазить, мы же никому не вредили? Но это и не обязательно, к примеру, женщины завидуют другим из-за красоты, и Рипсик со своими длинными густыми черными волосами на таллинских улицах, конечно, выделялась. У нашего писателя и психоаналитика Вайно Вахинга есть рассказ, где к нему с женой на улице подходит пьяный и говорит: «Ну, мужик, и красивая жена у тебя!» — и со мной случилось в точности то же самое, на углу Пронкси и Кундери, когда мы с Рипсик собирались переходить улицу в неположенном месте (теперь уже не перейдешь, движение стало слишком плотным), какой-то забулдыга схватил меня за рукав: «Черт побери, какая у тебя красивая жена!» Такие слова мне приходилось слышать потом не раз, но я особенно запомнил тот случай, не только потому, что он был первым, но еще и потому, что устами пьяницы, как говорят, глаголет истина. Бывают и люди, которые не переносят счастья других, а мы с Рипсик были счастливы, и не только в начале брака, когда от любви кружилась голова, притяжение между разными народами ведь сильнее, чем внутри одного, но и позже, когда шторм страстей утих и началась так называемая «нормальная» жизнь, или рутина, — мы были счастливы, потому что у нас были одинаковые интересы и нам всегда было, что обсуждать, а из этого обмена мыслями постепенно вызрело общее мировоззрение, и если вначале случались разногласия, то время сблизило наши убеждения, кое-что Рипсик переняла у меня, кое-что я у нее, и кончилось тем, что нам уже не о чем было спорить, мы думали синхронно — много ли есть супружеских пар, живущих в таком согласии?