В истопленной комнате Анны Ивановны по-прежнему горела лампа под темным абажуром. По-прежнему неутешная мать стояла на коленях у кровати малютки сына, жизнь которого, как пламя лампады, тихо, тихо догорала. Бедная мать, застывшая от отчаяния, заглядывалась на личико своего крошки.
Вот она видит, что Бобик шевельнулся, раскрыл широко свои потухающие глазки и прошептал:
– Мама, мама, посмотри, какие игрушки папа мне привез. Вот и мальчики идут… Много мальчиков. Я с ними сейчас играть буду. Как нам будет весело! А там и тебя и папу возьму к себе играть…
Это были последние слова Бобика. Потом он взглянул на мать, улыбнулся ей, как улыбался прежде, когда засыпал, и… все было кончено.
Крошка был уже далеко от грешной земли. Далеко, далеко и вместе с ангелами, малютками пел перед Младенцем Христом: «Слава в вышних Богу и на земле мир…»
Просил он мира той земле, на которой родился, так недолго жил и сделался жертвой людской злобы и, наконец, на которой оставил своих милых страдающих папу и маму.
Е.И. Власова
Часы
Я решил поехать на Рождество в имение моей бабушки Марии Афанасьевны, в глухую русскую деревню.
Мне хотелось в тишине одуматься и отдохнуть.
Газеты, заседания, союзы, прения различных партий, всякого рода петиции и резолюции утомили меня до крайности. Не успеешь освоиться с одним событием, с одной переменой, как надвигается другая, – и часто хотелось крикнуть: «Время, остановись! Помедли мгновение, дай разобраться!»
Не меня одного утомляла эта лихорадочная скачка. Многие шли в театры смотреть пустейшие фарсы и хоть там посмеяться от души несколько часов. А мне… мне в фарс не хотелось… Мне хотелось в деревню, в глушь, ближе к природе и к людям с чистой крестьянской душой.
Я приехал на станцию, где было имение моей бабушки, как раз в канун Рождества утром.
Надо было сделать сорок верст на лошадях. Славно показалось мне ехать гуськом в маленьких саночках среди белых снегов! Так чисто, тихо, хорошо…
Тут не было ни дыма фабрик, ни крикливых ораторов, старающихся перекричать друг друга в потоках вызывающих слов. Не было отвратительного чувства, что за каждым твоим шагом кто-то следит, не дрожали в воздухе выстрелы людей одной веры и одной крови, избивающих друг друга…
Все было тихо, мирно, спокойно. И я наслаждался этой тишиной.
Я дал себе слово не заводить с кучером никаких разговоров и выдержал тридцать девять верст в полном молчании.
Но на сороковой версте, когда мы подъезжали в деревню прежних крепостных крестьян моих предков и впереди уже белились башни нашего старинного дома, – я не выдержал.
– А что у нас в деревне, все спокойно? – обратился я к ямщику.
– Спокойно.
– Крестьяне не бунтуют?
– Чего им бунтовать? Старая барыня словно мать родная для них, обо всем заботится. Глядите, какие у них дома, сады… В прошлом году урожай был плох, семян не хватило – она свой хлеб раздала, и просить не пришлось… Им здесь житье!
Я смотрел на опрятные, разукрашенные резьбой дома, вытянувшиеся в струнку, словно напоказ. Впечатление было хорошее.
Бабушка меня встретила с громкими криками радости. Она до последней минуты сомневалась, что я решусь покинуть столицу и приеду на праздники в деревню.
Высокая, статная старуха с вьющимися седыми волосами и добрым ясным взглядом, она еще больше, чем прежде, поразила меня теперь после долгой разлуки своим прекрасным, величавым спокойствием.
После первых приветствий разговор перешел на текущие события.
– Что, скверно у вас? – спросила старушка.
– Скверно. И веры мало в хорошее будущее. Слова, слова и слова…
– Тяжело. – Она покачала головой.
– А вот вы, бабушка, кажется, мало говорите, но зато много делаете… Крестьяне у вас благоденствуют, и имение, по-видимому, процветает.
– А ты что же думаешь, – только вы, молодежь, с вашими криками добра людям хотите?.. У кого сердце есть, голубчик, оно до старости не умрет… А кричать про себя, конечно, не стану. Делаю, что считаю нужным. Крестьяне меня, кажется, любят, довольны всем. Впрочем, Бог их знает… Я и не для благодарностей делаю… Теперь вот земли им дала, лесу уделила на постройки, а гнилье да сухостои они всегда у нас собирают на топку… Хватит всего и им, и нам…
– А ваше хозяйство как идет?
– Идет, ничего себе… Лошадки меня радуют! У меня теперь конский завод… Вот познакомишься с моими красавцами. Я целый день на ногах: то с детьми в школе, то дома больных крестьян принимаю, то на лошадей пойду полюбоваться.