И она повела меня показывать все: школу, маленькую амбулаторию, повела любоваться на красивых молодых лошадей.
А я любовался на нее, на ее спокойствие, на ту доброту, с которой она смотрела на всех.
Вечером местный священник на дому попросту отслужил всенощную. И так же попросту, но горячо и искренно молилась бабушка и окружающие ее дворовые.
«Одна семья…» – мелькнуло у меня в голове.
Кухарка пришла под конец службы, вся раскрасневшаяся.
– Опоздала? – шепнула ей старушка.
– Не справилась! – стыдливо заметила кухарка.
– Ах, Марфуша! – бабушка укоризненно покачала головой. – Говорила я тебе взять помощницу. Не слушаешь ты меня…
Как все это было странно и хорошо после Петербурга, где прислуга собиралась на митинги, грозно вырабатывая целый устав необыкновенных требований, и где «господа», вперед обозленные этими требованиями, готовы были «теперь уже ничего не спускать…». Там были две вражеские партии, решившие начать войну, а здесь одна семья.
Когда служба кончилась и я вошел в столовую, там пар стоял от только что принесенных румяных пирогов и булок. Ими завалены были все столы.
– Боже, какое количество! Куда это?.. – удивился я.
– Еще мало… в кухне половина осталась. Ведь завтра все меня поздравлять придут, вся деревня… Каждому надо дать… Так уж заведено.
Бабушка жила в маленьком деревянном флигеле. Большой барский дом стоял пустым.
– Неуютно там так… – объяснила мне старушка. – И страшно… Он пожилой… Одни часы страху нагонят!
– Какие часы?..
– А там есть часы, старинные… высокие… Они давно уже не ходят, но предание гласит, что они бьют перед большим несчастьем. Я как взгляну на них, так и подумаю: «Только бы не стали бить!..» В наш род они достались еще при Екатерине. А раньше принадлежали соседке помещице, и тогда уже, говорят, перед каждой бедой били. Помещица эта была известна своим зверским обращением с людьми… Только тем и жила, что придумывала пытки для своих крепостных. Повару выливали горячий суп на голову за промах, и после третьего раза он умер от обжогов. На девушку кружевницу надели колодку за то, что она нечаянно перепутала узор. Бедняжка пожаловалась, что ей очень тяжело. Тогда ее драли розгами до крови и на живое мясо лили уксус, чтобы разъедало, потом прилепили тряпки на раны, и когда раны подсохли, содрали тряпки с образовавшейся тонкой кожей… Одна молодуха из дворовых вышла ребенка покормить без позволения, так ее за это раздели донага и с младенцем выгнали на мороз, где стали обливать водой, пока она не обратилась в ледяную статую с малюткой на руках. Ужасно! Вот после этого дворовые и крестьяне возмутились и убили помещицу. Пришли ночью с топорами и рогатинами… И говорят, что помещица проснулась оттого, что часы в ее комнате, все время стоявшие, вдруг стали бить. Она вскочила, а тут двери раскрылись, и крестьяне бросились на нее.
– Как эти часы попали к нам?
– Разгром был тогда всего имения, грабеж… Наши предки купили эти случайно уцелевшие часы.
– А у нас они не били? Лицо бабушки как-то вытянулось.
– Били, – прошептала она.
– Когда же?
– Они били в тот день, когда убили твоего отца на войне.
Она смахнула слезу. Мой отец был ее единственным сыном, и до сих пор она не могла примириться с его утратой. Он был убит в турецкую войну.[196] Лошадь занесла его в лагерь башибузуков,[197] и его изрубили на куски на глазах у всех.
– Кто же слышал тогда бой? – удивился я.
– Сторож обходил дом и слышал.
– Но ему почудилось?
– Отчего же именно в этот день?
– Бабушка, позволь мне пойти туда ночевать, – попросил я. – В эту самую комнату, где часы.
– Что ты!?
– Право, я не боюсь.
И я так к ней пристал, что в конце концов она согласилась. Мы еще побеседовали. Она распустила свои волнистые седые волосы на ночь, и я полюбовался на ее старческую красоту.
Как редко и как красиво, когда до старости сохраняются такие чудные волосы!
– Провожать тебя туда в дом я не пойду, – заявила бабушка. – Катя-горничная тебя проводит.
Мы отправились.
Часы стояли в большой старинной спальне. Я с любопытством взглянул на них. Высокие и строгие в своем футляре из красного дерева, они словно спали.
– А я вам лампадку все-таки зажгла! – заявила хорошенькая Катя, лукаво улыбаясь, и кивнула на киот в углу.
Пламя в лампаде трепетало и придавало комнате что-то фантастическое. Пахло не то сыростью, не то выдохшимися духами.
– Неужели не страшно вам, барин, будет одному? – остановилась Катя уже на пороге.
197
Башибузуки – солдат нерегулярной конницы в Турции в XVII–XIX вв.; необузданный человек; разбойник.