– Нисколько.
– А вдруг часы позвонят?
– Пускай себе.
– Не испугаетесь?
– И не подумаю.
– Покойной ночи.
Я разделся и лег. Я привык спать в темноте, и слабенькое пламя мерцающей лампадки мешало мне заснуть. Я как-то поневоле все смотрел туда, и вот мне стало чудиться, что какие-то призраки изгибаются перед киотом.
Я не видел ясно их очертаний. Это было что-то расплывающееся. Мелькнет и растает в темноте. Я несколько раз вскакивал, всматриваясь поближе, потом опять ложился.
«Однако, это глупо, – решил я наконец, – если я буду продолжать так фантазировать, то никогда не засну…» И я стал смотреть на часы.
Металлический циферблат выделялся из темноты, и строгие линии башен угадывались.
Каких только ужасов не видели эти часы!..
Я задумался о рассказах бабушки и перенесся в прошлое.
Как они били?.. Как они били тогда в ту ночь, перед убийством этой помещицы?..
Я представил себе ее спальню, такую же темноту и их бой.
Меня тянуло к ним… Хотелось выведать их тайну…
И вдруг раздалось долгое хриплое шипенье, и они стали бить.
Слабые дребезжащие удары, как вопли, срывались и умирали один за другим.
Я сначала обрадовался… Мне так хотелось услышать их бой. Потом не верил своим ушам… Потом… Мне стало страшно…
Они били без остановки.
Я искал спички, чтобы взглянуть, двигается ли маятник, и не мог найти.
Ужас меня охватывал все сильнее и сильнее. Я стал кричать, но меня никто не слышал, а они все били и били…
Тогда я бросился к окну и отдернул штору, чтобы хоть огни увидеть.
Яркое пламя ослепило меня.
Какое-то здание пылало передо мной. На дворе бегали люди. Их тени казались длинными и страшными.
Я понял, что стряслась беда, и бросился туда.
Первый, кто мне попался на дворе, была Катя. Она лежала на земле, связанная по рукам и по ногам.
– Стойте! – еле-еле услышал я ее страдальческий шепот. – Я бежала к вам… не пустили… Крестьяне пришли из деревни… Жгут и грабят все… Дворовых связали…
– А бабушка?
– Они вытащили ее из постели… Жива ли, не знаю…
Я уже не слушал дальше и побежал.
Люди со страшными, озверевшими лицами выносили из кладовых какие-то тюки. На меня они не обратили внимания, точно не заметили, и я прошел мимо, ничего не говоря.
Часть флигеля уже пылала тоже. Слышался звон разбитой посуды. Я вошел во флигель.
В гостиной бабушки были зажжены все лампы и канделябры. Рядом в столовой несколько пьяных парней бросали на пол из буфета посуду и хрусталь.
Осколки брызгами летели во все стороны.
Вот кто-то запустил камнем в большое старинное зеркало…
В середине толстого стекла образовалась черная дыра, вокруг которой трещины расползлись во все стороны.
Раздался грубый хохот и возгласы: «Здорово!», «Ловко!»
Ободренный этими криками парень прицелился в старинную статуэтку из дорогого саксонского фарфора.
Опять удар, и голова изящного пастушка слетела. И снова крики, хохот, одобрительные возгласы.
В поисках бабушки, я пробрался в кабинет.
Там тоже были зажжены лампы и свечи. Кто-то рылся в столе, выламывая замки топором.
У камина, где уже горели какие-то бумаги, рыжий, волосатый, как зверь, мужик нетерпеливо шарил в разбитой шкатулке. Он, вероятно, искал денег. И я видел, как письма моего отца, его карточки и разные другие реликвии, которые так свято берегла бедная бабушка, летели в огонь.
Рядом такая же веселая компания ради развлечения продырявливала острыми шестами старинные картины и портреты.
Когда с таким шестом подошли к большому портрету моего отца, я не мог дальше этого выносить и убежал.
Я побежал к конюшне, думая, что бабушка там.
Из амбара выносили муку и хлеб и грузили на дровни. Я вспомнил булки и пироги и горько усмехнулся.
Трезвые занимались грабежами, пьяные разбоем.
Я вздрогнул: стоны, ржанье, хрип…
Что они делали там в конюшне?
Мне хотелось бежать поскорее, но ноги не слушались. Я все сильнее и сильнее дрожал и двигаться было трудно.
И вот я увидел, как лошади выскакивают из конюшни одна за другой, путаясь в чем-то длинном и кровавом.
Я сразу не понял, что это такое… смотрел на них и не видел. Крики, хохот и это страдальческое ржание…
Лошади путались и падали. Катались по земле… А из конюшни вслед за ними выскакивали еще и еще новые…
Наконец я разглядел: лошадям вспарывали живот, у них вываливались кишки, и они выбегали на двор, путаясь в этих кишках.
Я увидел бабушкиного любимого жеребенка. Какое страдание было в его громадных расширенных глазах!.. И сколько мысли, сколько укора!