Движимый самолюбием, «этим могучим двигателем прогресса и цивилизации», я задумал написать какой-нибудь маленький рождественский рассказ.
Будучи рядовым газетным работником, я не чувствовал себя способным написать что-либо красивое и притом на тему чего-либо чудесного, что обыкновенно требуется для таких рассказов, так как в течение моей жизни ни со мною, ни с кем-либо из моих многочисленных знакомых никогда и ничего чудесного не произошло, и я уже давно перестал верить в чудеса.
Перебирая различные темы, я никак не мог остановиться ни на одной из них.
Одни казались мне столь незначительными, что ради них не стоило отнимать время на чтение его у читателей и этим лишать их части праздничного досуга. Другие же были давно использованы более крупными литературными силами, и мне, маленькому журнальному работнику, и в голову не приходило конкурировать с ними.
Дни проходили за днями, а я все еще никак не мог остановиться на каком-нибудь сюжете для рождественского рассказа, а главное, что во всех темах, приходивших мне в голову, недоставало самого необходимого – чуда какого-нибудь, ну хоть самого плохенького, но все же чуда.
Я потерял сон и аппетит и страшно мучился сознанием того, что я не сумею и не напишу рождественского рассказа.
Незаметно пробежала предпраздничная неделя и наступил канун Рождества – сочельник.
Я бродил как во сне, придираясь и вымещая свои неудачи на близких мне людях.
Нервы мои окончательно развинтились, и я чувствовал, что без помощи чуда я не сумею написать что-либо к завтрашнему номеру газеты.
Я сел за стол с намерением не вставать из-за него, пока не напишу рассказа, тем более необходимо было это сделать, что последний срок для сдачи его в редакцию наступил как раз в рождественскую полночь.
Чтобы никто не мешал мне, я запер двери своего кабинета и, сев к столу, приготовил бумагу, пододвинул к себе чернильницу и, взявшись за перо, по привычке, прежде всего наверху предполагавшегося рассказа написал свою фамилию, как это обыкновенно принято в редакциях газет.
Я в сотый раз задумался, силясь разобраться во всех темах, которые мне ранее приходили в голову, и не мог по-прежнему ни на одной из них сосредоточиться и продумать ее до конца. Лицо мое горело, и нервы напрягались и дрожали, как струны.
Страшное нервное напряжение и сильное переутомление сделали свое дело, и я заснул наконец, сидя за столом, с пером в руках, склонившись над чистым листом бумаги, крепким сном выздоравливающего человека.
Сколько времени я проспал, сказать не сумею, только вдруг вижу, дверь моего кабинета с силою распахнулась, и в комнату прямо с улицы ворвался холодный морозный воздух, заклубившийся в теплой комнате клубами густого пара.
Я оцепенел от неожиданности и сидел с широко раскрытыми глазами, не смея двинуться с места, как бы прикованный неестественной силою к стулу.
Вдруг я заметил, что из мало-помалу расходившегося по комнате пара отчетливо вырисовалась фигура старика с большой, белой как снег бородою и усами. Из-под густых, слегка опущенных седых бровей на меня в упор смотрели с лукавой усмешкой серые глаза старика. Сердце мое трепетало и усиленно билось в груди, как только что пойманная и посаженная в клетку птица или же как внезапно схваченный без вины на улице человек и посаженный в ужасную участковую клеть.
Лицо таинственного старика мне вовсе не внушало какой-либо ужас. Наоборот, оно показалось мне чересчур знакомым, и я старался припомнить, где я его видел.
Вдруг я заметил в руках моего ночного гостя маленькую елочку, сделанную из зеленой бумаги и украшенную разных цветов ленточками и блестящими нитями, какие обыкновенно бывают в руках рождественского деда, выставляемого перед рождественскими праздниками в окнах магазинов игрушек.
– Рождественский дед! – вскрикнул невольно я.
– Ну да, – ответил он, и лицо его все озарилось широкой и доброй улыбкою.
Рот его слегка раскрылся, и из-за полных и красных губ сверкнули белизною прекрасные крепкие и широкие зубы.
– Ну да, дед и есть, – повторил он, – а ты думал кто? Поди, чай, еще испугался, – добавил он слегка насмешливым тоном.
На несколько мгновений воцарилось молчание. Я смотрел на него во все, что называется, глаза, думая: «Вот и тема для рассказа…»
Мой странный гость, оглядев комнату, отошел куда-то в угол и стал для меня не совсем ясным.
– Я пришел, – начал дед, – чтобы помочь тебе.
Голос старика звучал ясно и ласково. От этого голоса мне сразу как-то стало легко и радостно в душе, и я невольно почувствовал сердечное расположение к старику.