Но возвратимся к рассказу.
В «редутовых залах» был маскарад. Сотни богато и характерно одетых масок наполняли залы; все высшее виленское общество принимало в нем участие. Одна стройная женская маска привлекала всех великолепием и роскошью своего венгерского костюма. Все доискивались и ломали себе головы, кто эта маска, но никто разгадать не мог.
Утомленная танцем, маска бросилась в кресло, осененное группою пальм и муз. Вдруг из-за деревьев послышался подавленный голос:
– Здравствуй, моя Цыпочка!
Дама вздрогнула, оглянулась назад, но за деревьями не было уже никого. В волнении она пошла по зале, вдруг из толпы опять послышался тот же знакомый голос:
– Здравствуй, моя Цыпочка!
Это был голос покойного ее мужа.
Маска испугалась еще больше; но на этот раз испуг ее скоро прошел: она сообразила, что кто-нибудь из знакомых узнал ее и подделался под голос мужа; смущало ее название «Цыпочка», так как этим именем звал ее муж только с глазу на глаз; при людях же всегда называл ее графинею; но скоро и это смущение прошло. Она опять села под деревьями и решилась с твердостью ждать дерзкого мистификатора. И действительно, чрез минуту подошло к ней черное домино, прикрывавшее мужчину атлетического сложения.
– Здравствуй, моя Цыпочка!
– Ты очень дерзка, маска, – ответила графиня. – Я запрещаю тебе называть меня этим именем.
– Почему же?
– Потому что так называть меня мог только мой покойный муж. Скажи, откуда тебе это имя известно, когда его знали только он да я?
– Ничего и не изменилось до сих пор; и до сих пор это имя знают только он и ты.
– Но ты откуда знаешь?
– Знаю, потому что я он.
– Не понимаю твоей загадки, маска! – возразила графиня, вставая и намереваясь уйти.
– Сиди, Цыпочка! – произнесло повелительно домино.
– Опять?.. Говорите, наглец, кто вы такой, или я попрошу, чтобы вам приказали снять маску.
– Я сам сниму маску, и только для тебя одной; но смотри, как бы потом ты не пожалела… Скоро же ты меня позабыла, моя Цыпочка! Году не прошло, тело еще не отвалилось от костей моих в могиле, и ты уже вторично вышла замуж.
– Не смейте, сударь, вмешиваться в мои дела. Вы нарушаете приличия маскарада. Подите от меня прочь, или я позову старшину собрания.
– Прежде, Цыпочка, ты таким языком со мною не говорила! А помнишь ли…
Домино шепнуло маске что-то на ухо, и та в ужасе отшатнулась.
– Я не думала, чтобы мой покойник был так низок, чтобы рассказывать об этом посторонним. Но кто же вы? Говорите!
– Твой Роберт, твой покойный муж…
Графиня захохотала, хотя мурашки побежали у нее по коже.
– Скорее вы Роберт-дьявол,[127] нежели мой Роберт.
– Ты не ошибаешься, Цыпочка: я действительно Роберт-дьявол. А помнишь ли… – и домино опять начало что-то шептать ей на ухо.
– Довольно, сударь! Эта мистификация слишком долго длится, и я не намерена долее шептаться с вами. Это переходит все правила приличия. На меня смотрит мой муж.
– Так ты не веришь, Цыпочка, что я твой покойный Роберт? Хочешь ли еще доказательств? Помнишь ли… – и домино опять начало ей шептать что-то на ухо.
Дама перепугалась, готова была упасть в обморок.
– Докажите мне, что это не мистификация. Я хочу видеть ваше лицо.
127
Название популярной в России в первой половине XIX в. оперы (1831) Дж. Мейербера (либретто Э. Скриба и К. Делавиня; А.П. Григорьев перевел либретто на русский язык, 1863), сюжет которой состоит в попытках дьявола Бертрама овладеть душой рыцаря Роберта, своего сына от земной женщины, чему мешает чистота и набожность молочной сестры Роберта, крестьянки Алисы.