– И знаешь ли, – сказал Константин, – такая жизнь мне кажется совершенно нормальной и правильной.
– Следовательно, природа, по-твоему, должна быть переделана и человечество рано или поздно должно прекратить свое существование?
Я вскочил с кресла, прошелся по комнате и затем снова опустился на прежнее место. Такие мысли и воззрения сильно волновали и возмущали меня тогда, да и теперь возмущают.
– Человечество, – сказал покойно Константин, – никогда не прекратится. Оно будет существовать до кончины мира… Нет, я говорю о званых и избранных.
– К последним ты, наверно, и себя причисляешь?
– Я причисляю к этой категории всех, которые поняли всю мерзость нашей земной, прозаической жизни и кто верит в иную, свободную и правильную, нормальную жизнь.
– Ну, я в нее не верю, – сказал я.
И как только я успел проговорить последнее слово, в то же самое время, направо, в темном углу, раздался явственный глубокий вздох. Я вздрогнул и вскочил со стула.
– Кто там? – вскричал я невольно.
Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся.
– Это идеальное – тихо сказал он, – переходит в реальное, чтобы дать тебе знать о своем присутствии…
Я помню, как при этом у меня явилось опять стеснение в груди, как от кошмара, и мне страстно захотелось бежать дальше от этого места, из этой комнаты, оклеенной старым, почерневшим дубом, и всей ее странной обстановки. Но я призвал на помощь все присутствие духа и сказал ему:
– Послушай! Я ясно слышал вздох, человеческий вздох… Там, в том углу, кто-то есть…
Он медленно встал со стула, взял лампу и с улыбкой сказал:
– Пойдем посмотрим, есть ли кто-нибудь там или нет?
Он сказал это с таким спокойствием, с такой самоуверенностью, что я пошел за ним, хотя чувствовал, как сердце сжимал невольный ужас.
Мы осмотрели угол: там никого не было.
«Может быть, – подумал я, – этот вздох раздался в соседней комнате», – и я посмотрел на дверь, ведшую в эту комнату.
Он как будто угадал мою мысль и, отворив эту дверь, вошел в нее, высоко держа лампу над головой.
В этой комнате тоже никого не было.
Мы молча повернулись, вошли снова в кабинет и уселись на прежние места.
V
– Послушай! – сказал тихо Константин. – Случалось ли тебе испытывать сильное чувство недовольства жизнью, недовольства своим бессилием?
Я весь еще был под впечатлением случившегося и не вдруг мог ответить.
– Последнее, – сказал я, – действительно случалось, но недовольства жизнью я никогда не испытывал… Были, признаюсь, очень трудные времена… Но я боролся и горжусь своей борьбой.
– Нет, нет! – прервал он меня. – Я не об этом спрашиваю. Случалось ли тебе испытывать такое чувство, что у тебя как бы руки связаны… Наука ограниченна, искусство еще более… Жизнь наша… так же ограниченна… Куда ни взглянешь – везде предел, везде преграда… Ты как будто в громадной темнице… Посреди обширного мира, посреди всей вселенной – и ты связан.
– Нет, такого чувства я не испытывал, – сказал я, – и думаю, что никогда его не испытаю, потому что… я умерен в своих желаниях и никогда не ищу и не добиваюсь того, чего не могу получить… что не лежит в самой природе вещей и в их порядке.
Он пристально посмотрел на меня, пожал плечами и сказал тихо и робко:
– Я искренне сожалею о тебе… Я, напротив, часто желал бы быть каким-нибудь магом… чтобы меня не связывали условия времени и пространства… чтобы я был полный властелин материи… Кстати, веришь ли ты в существование времени и пространства?
– Этого вопроса я никогда не касался и не коснусь… Это чистейшая метафизика.
– Напрасно… Это чистейший реализм, до которого Кант дошел своим глубоким мышлением… а не случалось ли тебе испытывать другое чувство: когда ты был сильно возбужден, взволнован чем-нибудь, то у тебя сердце как будто освобождалось из груди, билось восторженно и сильно… Тогда тебе хотелось всех любить и обнять весь мир…
Я молча отрицательно повертел головой.
– Я всегда, – сказал я, – избегал всяких фантазий и гордился и горжусь трезвою жизнью… жизнь и наука имеют свои законы. Надо им подчиняться, необходима дисциплина науки.
– И тебя никогда не связывала эта дисциплина?
– Никогда!
– Даже в детстве ты ничем не увлекался?.. Сказки тебя не занимали, изящная литература тоже: я помню, с каким пренебрежением ты относился к романам, которыми мы зачитывались… Но что же тебя занимало и занимает до сих пор в жизни? Я помню, как ты в студенчестве все читал «Журнал общеполезных сведений» и делал из него выписки; ведь был такой журнал?