– Да, был…
– Помню, занимало тебя финансовое право и технология… Когда у нас открылся камеральный факультет,[137] ты сейчас же перешел в него и меня перетащил.
– Разве ты раскаиваешься сейчас в этом?
– Н… нет, – отвечал он, – университетская наука не имела на меня почти никакого влияния… Я образовал себя сам, помимо университета… Но я все-таки удивляюсь тебе и никак не могу понять…
– Чего?
– Как можно прожить всю жизнь с такими взглядами и чувствами.
– Видишь, я прожил!..
– Ничем не увлекаясь, ничему не веря и не тяготясь жизнью?
Мы молча несколько мгновений смотрели друг на друга, и мне показалось, что он начал к чему-то прислушиваться.
– Ты слышишь? – спросил он меня чуть слышно.
Но я ничего не слыхал. «Он галлюцинирует, – подумал я, – пожалуй, и я поддамся той же галлюцинации».
И в то же мгновение я услыхал где-то вдали чуть слышную музыку. Что это была за музыка – я не мог разобрать, но я ясно слышал гармоническое сочетание слабых звуков и начал прислушиваться. Оно стало слышнее, явственнее, так что я мог ясно разобрать, что это где-то вдали играет рояль. С каждой минутой я слышал лучше, отчетливее. Да, это играет рояль.
– Ты слышишь?! – спросил он меня. – Слышишь?
Я молча кивнул головой – и в то же время почувствовал, как опять давешнее стеснение и волнение овладели мной. Но это волнение было несколько иное. Страх не так ясно действовал теперь на меня, и эта музыка мне удивительно нравилась. Она была до крайности мелодична и оригинальна. В ней не было отрывистых, резких звуков. Все сливалось в удивительно нежную, невыразимую мелодию.
– Кто это играет? – спросил я.
Он ничего не ответил и молча, с страстным, восторженным взором слушал чудную музыку. Я повторил вопрос.
– Она!.. Еля!
Я почувствовал, как холод пробежал по моей спине. А музыка продолжалась десять-пятнадцать минут. Она то усиливалась и как будто приближалась, то снова умирала или, лучше, удалялась. Это было что-то новое, оригинальное, какая-то соната или каватина. Порой вдруг эта чудная игра затихала, останавливалась и затем, после короткого перерыва, снова начиналась такими нежными, едва слышными звуками, точно далекая эолова арфа.[138] Затем эти звуки росли, крепли, переходили в форте, но это форте не поражало своей силой. В нем не было ничего повелительного. Оно было страстно и глубоко.
Под эту музыку я обдумал все, что тогда происходило в моем присутствии и что так глубоко взволновало и напугало меня. Помню, я пришел к заключению, что я точно так же, как и Константин, сделался жертвою галлюцинации. У него эта галлюцинация развилась долгим упражнением и затем передалась мне с такой же силой и ясностью, как и полная действительность. Помню, что под конец эта музыка не возбуждала уже во мне никакого страха, что я слышал ее с полным удовольствием, и даже пожалел, когда она замолкла.
Она прекратилась не вдруг. Она начала ослабевать, прерываться на более и более долгие промежутки и наконец совсем замолкла.
Мы оба сидели молча и ждали. Наконец Константин закрыл глаза рукой и опустил голову.
Когда он снова поднял ее, на глазах его как будто были слезы.
VI
– Объясни же ты мне, пожалуйста, – вскричал я, – что же все это значит?
Он не понял моего вопроса и смотрел на меня с недоумением.
– Кто это играл на рояле? – дополнил я мой вопрос.
– Ты хочешь слышать объяснение? – спросил он.
– Да, я желал бы слышать его.
Он прошелся по комнате, опустился на один из диванов и тихо начал говорить:
– Ты, вероятно, знаешь, что весь мир состоит из колебательных движений, из колебаний невидимых и непостижимых для нас частиц…
– Хотя не знаю, но с охотой готов это допустить.
– Эти движения продолжаются в бесконечность, но только мы их не замечаем… Мы не видим этих колебаний, если они продолжаются меньше одной десятой секунды. Эти колебания могут быть индивидуальны, то есть соединяться в группы, принадлежащие каждому человеку. Они носят все свойства этого человека, весь его характер… Они могут быть громкими, ясными почти для всех ушей или неслышными для самого тонкого музыкального слуха. Они могут быть добрыми, любящими или злыми, пугающими. Все явления мира материального и духовного и сам человек выражаются в этих колебаниях… Понял ты меня? Я молча кивнул головой.
– Пойми же, что эти колебания совершаются с удивительной, непостижимой быстротой. Этой быстротой они преимущественно отличаются от наших колебаний здешнего материального мира. Наши глаза и уши приспособлены к колебаниям сравнительно очень медленным. Быстрые, частые колебания принадлежат тому миру, который мы называем «невидимым», и действительно, он невидим для наших глаз, но он существует.
137
Камеральный – обучающий камералистике, циклу административных и экономических дисциплин, преподававшихся в XVII–XVIII вв. в университетах некоторых западноевропейских государств, а со второй половины XIX в. – и в Российском государстве.
138
Эолова арфа – струнный музыкальный инструмент. Состоит из служащего резонатором узкого деревянного ящика с отверстием, внутри которого натянуты струны (8-13) различной толщины, настроенные в унисон.