– Что ж это вы, барыня, так плачете заливаетесь? Вот видите, сказывал я вам, что невеселою будет речь моя.
– Не от горя, а от радости плачу я, дедушка, – молвила на это барыня.
И, отняв платок от залитого слезами, но сияющего лица своего, добавила она:
– Дедушка, дедушка!.. да неужто же не узнал ты меня, свою Олю, свою внучку богоданную?.. Ведь это я та девочка, что двадцать лет тому назад подобрал ты на сугробе. Предчувствие не обмануло тебя: вот и свиделись мы наконец!
И странно отшатнулся Зосима, и во все глаза глядел на барыню, пораженный новою мыслью, только теперь пришедшею ему в голову.
А барыня продолжала:
– Мать моя, убитая в овраге, погребена в Колтышкине, и с тех пор, как поселилась я с мужем в вашем уезде, ежегодно бываю в этом селе, чтобы в день годовщины смерти матушки помолиться на ее могиле. Сама я не помню тебя, а отец только вскользь упоминал мне о тебе. Но когда впервые сегодня увидела я лицо твое, какое-то смутное воспоминание шевельнулось в душе моей и подумалось мне, что где-то я уже тебя видела… Обними же, дедушка, Олю свою, дважды тобою спасенную…
Заливаясь радостными слезами, припал старый Зосима головою к коленям барыни и горячими поцелуями покрывал ее руки.
– Олюшка! Дитятко мое родное! – шептал он сквозь слезы. – Да как же сердце-то мое старое, неразумное не подсказало мне сразу, какого дорогого гостя к себе принимаю… Знать, уже вконец одряхлело оно и пора ему на покой… Да, теперь уже не в тягость будет мне умереть после того, как свиделся я с своею Олюшкой…